Андрей не ошибся: генерал ждал его и с полчаса расспрашивал о том, как прошла операция, как вела себя Пщеглонская, как ведет сейчас.

— Хорошо, — закончил он беседу. — Займемся в первую очередь Семеновым. Проводите эксперимент, о плане которого докладывали. Савельев здесь, в Москве?

— Должен быть с минуты на минуту, он вылетел следующим самолетом.

— Вот и отлично. Да, чуть не упустил из виду: Пщеглонскую для начала допросите, хотя бы накоротке. Думаю, поручать это другому нецелесообразно.

Генерал сообщил Миронову о саквояже с отпоротой подкладкой, который обнаружил Скворецкий.

— Черняев, между прочим, здесь, в Москве, — заметил генерал. — Доставлен сегодня утром. Находится в Институте судебной психиатрии. Свяжитесь с руководством института и попросите ускорить экспертизу.

Переговорив с руководством института, Миронов вызвал на допрос Пщеглонскую. Та, к его удивлению, и не думала что‑либо отрицать, в чем‑то запираться. На поставленные ей вопросы она отвечала быстро, гладко, почти без раздумья и, что главное, по‑видимому, правдиво. Такое, во всяком случае, складывалось впечатление. Как только Миронов заговорил о саквояже, Пщеглонская сама, без единого наводящего вопроса рассказала всю историю, начиная с объявления о чертежных столах и кульманах, спичечной коробки в водосточной трубе и кончая микрокадрами, содержащими шпионские сведения (какие точно, она не знала), которые она извлекла из‑под подкладки саквояжа и переправила через Семенова в Москву.

Кому именно? Этого она тоже не знала. Ей известно было только имя Макарова, в адрес которого следовало посылать условную телеграмму. Что представлял из себя тот человек, который, получив от Макарова извещение, должен был явиться на Тверской бульвар и забрать у Семенова спичечную коробку, каково его подлинное имя, где он проживает и работает, Пщеглонская сказать не могла.

Чем дальше шел допрос, тем больше крепло у Миронова убеждение, что, сколь это ни странно, Пщеглонская ведет себя искренне и с первого же допроса решила говорить правду.

Закончив допрос Пщеглонской, Миронов вызвал Семенова и приступил к подготовленному заранее следственному эксперименту.

Допрос Андрей начал резко, напористо:

— Вернемся к вопросу о том, как вы были завербованы гестапо. Говорите правду…

— Гражданин начальник, — взмолился Семенов, — но я сказал все, все, вот те крест святой. Добавить мне нечего.

— Неправда! Вы сказали не все. Об обстоятельствах вербовки вы говорите не всю правду.

— Всю, клянусь вам, всю, — плакал Семенов. — Больше сказать ничего не могу. Прошу мне верить.

Андрей задал еще несколько вопросов, всё о том же — об обстоятельствах вербовки Семенова гестапо, но тот стоял на своем. Убедившись, что мысли Семенова полностью прикованы к вопросу о его вербовке немцами и отчаянными поисками аргументов, подтверждающих правильность его показаний, Миронов сделал незаметный знак своему помощнику. Тот молча встал и вышел из комнаты. Семенов, вопросы которому ставились беспрестанно, без передышки, не обратил на уход второго следователя особого внимания.

Прошло несколько минут, дверь в кабинет, спиной к которой сидел Семенов, бесшумно открылась, и тихо вошел Савельев. Не проронив ни слова, он пересек кабинет и встал рядом с Мироновым. Семенов бросил на вошедшего безразличный взгляд, затем взглянул снова и вдруг замолк на полуслове. Выражение его лица изменилось: он побледнел, нижняя челюсть начала отваливаться. Еще минута, и Семенов вскочил, вытянул перед собой руки и стал медленно пятиться назад, пока не уперся спиной в стену.