Энн Холлис сочувственно улыбнулась и снова похлопала его по руке. Эта бедняжка была преуспевающей моделью, но, судя по всему, на этом ее карьеру можно считать оконченной. О нет, нет, неужели все так плохо? Конечно, если ей повезет, то все будет нормально. Она уже видела ее лицо. Это было ужасно. Медсестры еще не успели очистить его от спекшейся крови и комков грязи, которые вместе с осколками костей и мокрыми волосами покрывали обе стороны лица. Да, трудно оставаться красивой после такого удара.

Она молча наблюдала за Тэйлором, который нехотя повернулся и пошел в приемный покой в молчаливом сопровождении двоих мужчин.

Свет был настолько ярким, что Линдсей испытала невольное желание швырнуть в него камнем. От него сильно болели глаза и кружилась голова. Почему они включили его? Ведь она не просила их об этом. Почему никто не может вырубить этот проклятый свет? Так больно, что не хочется открывать глаза. Да и видеть никого не хочется. Не хочется ничего и никого видеть и ничего делать. Так бы и лежать здесь, погруженной в приятную теплоту и в обволакивающем полумраке. Черт возьми, если бы не этот проклятый свет, то все было бы терпимо. Какое-то чутье подсказывало ей, что если она откроет глаза, то горько пожалеет об этом.

А свет все еще горел и, казалось, стал еще более ярким. А на его фоне слышался чей-то голос, женский голос, требовательный и слегка хрипловатый.

— Линдсей, Линдсей, — настойчиво твердил этот мерзкий голос, — просыпайся, тебе нужно прийти в себя. Ну давай же, просыпайся, ты ведь можешь это сделать. Просыпайся.

— Нет, — тихо сказала она, но даже одно это маленькое слово далось ей с большим трудом. Во рту все пересохло, а горло было сковано какой-то невыразимой болью.

— Одну минутку. Сейчас я просуну тебе в рот трубочку, и ты немного выпьешь воды. Тебе это сейчас просто необходимо.

Откуда эта женщина все знает? Кто она такая? Линдсей втянула в себя несколько капель спасительной жидкости и почувствовала некоторое облегчение. При этом несколько капель пролились на шею и потекли вниз. Все было хорошо до тех пор, пока она не проглотила воду. Все ее тело пронзила острая, практически невыносимая боль, от которой она мгновенно съежилась в комок и задрожала.

— О, Боже мой!

— Я знаю, что тебе очень больно, и через некоторое время дам тебе болеутоляющее средство. Но только после того, как ты избавишься от действия анестезии. Мне нужно посмотреть, как работают твои мозги. — В голосе этой женщины можно было без труда уловить веселые нотки. — Пожалуйста, Линдсей, открой глаза.

— Свет. Очень больно глазам.

В ту же секунду свет погас, и Линдсей открыла глаза. Комната была окутана полумраком. Над ней склонилась женщина в белом халате. Но она была не одна. В комнате находилось еще несколько человек, и она могла слышать их приглушенные голоса. Не видеть, а именно слышать. Она даже слышала их дыхание и легкие вздохи.

— Вот так, хорошо. А теперь скажи, что ты видишь.

— Вас. Вижу вас. Вы одеты в белое и очень симпатичны.

— Благодарю. Но только не пугайся. Тебя уже вывезли из операционной и поместили в специальную восстановительную палату. Ты прекрасно выдержала операцию. Все прошло нормально. Доктор Перри зайдет к тебе утром, чтобы лично убедиться в благополучном исходе. Он сказал, что ты снова будешь прекрасно выглядеть. А сейчас ты напоминаешь банан в кожуре. Твоя голова полностью забинтована, и из-за этого ты не можешь широко открыть рот. Не волнуйся, бинты нужны исключительно для того, чтобы обеспечить неподвижность лицевых костей и мышц. Ты понимаешь меня? Хорошо. А теперь я хочу посмотреть, как ты умеешь считать. Сколько на моей руке пальцев? Четыре? Превосходно. А сейчас? Отлично, Линдсей. Очень хорошо.