— И пятьдесят тысяч домов, — добавил отец.

— Да здесь едва бы хватило места для нескольких хуторов, — удивился Эрленд.

— Ной-Дронтхейм, — сказал отец.

— Так должен был называться город? — спросил датчанин.

Отец ответил не сразу, видимо, кивнул.

Но потом продолжил:

— Альберт Шпеер сделал модель. Двадцать пять квадратных метров. Из гипса. Всего города.

— Вы много знаете, — сказал датчанин.

— Ну, я теперь немного почитываю.

— А где сейчас эта модель? — спросила Турюнн.

— Она была в Берлине, — ответил отец. — Ее разбомбили в клочья вместе со всем остальным.

— А деревья остались, — сказал Эрленд. — Я их очень хорошо помню. Дедушка Таллак показывал их мне, когда я был маленьким. Растут, как нечто само собой разумеющееся, будто всегда здесь росли.

— Так и времени прошло шестьдесят лет, — заметил отец.

— Да уж, их не вырвешь и не отправишь в Германию, — засмеялся Эрленд. — Типа: привет! Вы тут кое-что забыли! Они завянут, еще не доехав до границы.

Тур поспешил на кухню. Отец сидел с пустой рюмкой, на столе стояла коричневая бутылка, у каждого было по рюмке, кроме Маргидо, он возвышался, опираясь бедром на кухонный стол и скрестив руки на груди.

— «Старой датской», Тур? — Эрленд протянул ему рюмку.

Так вот что было в коричневой бутылке. Он слышал об этой настойке, но никогда ее не пробовал. Он ожидал чего-то сладкого, но она оказалась горькой, непривычный вкус.

— Давайте, что ли, садиться за стол? — предложила Турюнн.

На обоих подоконниках стояли свечи, камин горел. На столе красовались высокие красные свечи и горшки с цветами из Ховстада и Снарли, где у матери были родственники.

Тур замер перед дверьми в изумлении. Словно оказался в другом времени. Датчанин выносил и заносил тарелки.

— Как хорошо, что у тебя в заначке оказался акевит, — сказал Эрленд. — Это был настоящий сюрприз.

Отец сидел такой чистенький, все в нем блестело: кожа, глаза, волосы, гладко зачесанные назад. Тур гадал, сколько рюмок настойки они в него влили, не задумываясь о том, что человек никогда не выпивал.

Тур сел с другой стороны и как можно дальше. Турюнн налила всем, кроме Маргидо, пива и теперь обходила стол с бутылкой акевита. В комнатах было тихо, радио выключили, и экран телевизора не светился. Датчанин принес соус в соуснице тоже из других времен, Тур ее хорошо помнил — мать прекрасно готовила соусы, а что может быть лучше хорошего соуса?

— У нас есть минералка и лимонад, — обратилась Турюнн к Маргидо.

— Лучше минералки, — ответил Маргидо.

Давно Тур не ел такой вкусной еды, он трижды брал добавку. Шкурка на мясе была нежнейшей, а соус настолько вкусный, что он забылся и от души макал в него картошку. На буфете он обнаружил Санта-Клауса с щипцами для орехов. Тут же стояла плошка с орехами, пачка фиников и миска с розовыми и зелеными марципановыми шариками. Пиво, акевит, свечи и вкусная еда наполнили его благодарностью и терпимостью. Еще никто не произносил тостов, надо бы начать. Он поднял рюмку.

— За… маму.

Он не слышал, кто его поддержал, ему пришлось закрыть глаза и сосредоточенно сглотнуть, прежде чем он смог выпить. Все молчали, склонились к еде. Дело сделано, он это сказал. Он понимал, что слова эти очень важны, хотя и не отдавал себе отчета, почему. Как-нибудь он об этом обязательно поразмыслит в свинарнике, когда останется наедине с животными.

— И за повара, — сказал Эрленд, нарушив тишину.