— Как ужасно застрять здесь, — сказал Эрленд.

Она посмотрела на него в зеркало.

— Я только хотел с ней попрощаться. Хотя она в свое время этого не сделала.

— Заткнись, — сказал отец.

Эрленд сказал, где надо свернуть, она не помнила дороги и не узнавала ее, пока они не доехали до парадной аллеи.

Отец вышел из машины, как только она припарковалась на дворе, и направился в свинарник.

— Отец! — крикнула Турюнн, назвав его так впервые. Он не остановился.

— Надо сначала пойти в дом! И все рассказать!

Он закрыл за собой дверь в свинарник.

— Вот веселья-то будет, — сказал Эрленд. — Может, мы поедем? Автостопом до города. Здесь так безобразно. Хоть снег и прикрыл все дерьмо.

— Отвали. Я хочу его увидеть. Я ведь с ним даже не знакома.

Старик сидел в гостиной. Ее дедушка. Поднял голову, когда они зашли через кухню. Он был бородатый, запущенный, одежда дырявая, в пятнах от еды, и масса перхоти на плечах. На коленях он держал толстую книгу, в левой руке — лупу. В книге были фотографии, она разглядела Гитлера, даже вверх ногами она его узнала. Старики все никак не забудут войну.

— Здрасьте, — сказал Эрленд, облокотившись о дверной косяк. — Вот и я.

Она вышла вперед и протянула дедушке руку. Он медленно ответил на рукопожатие, на лице отразилось изумление. Ногти у него были длинными, горчичного цвета с траурной рамкой.

— Я Турюнн, дочь Тура.

— Дочь?

— Да. Я была здесь в среду, но вы были заняты чем-то.

— Но он никогда не говорил…

— Она умерла, — вмешался Эрленд.

Старик посмотрел сквозь него и ничего не сказал. Эрленд сунул руки в карманы.

— Только что, — добавила Турюнн. — Мой отец в шоке, он потерял сознание в больнице, а сейчас пошел прямо в свинарник. Он был не в состоянии вести машину, поэтому мы приехали с ним и останемся ночевать.

Эрленд вернулся на кухню.

— Анна, значит, умерла, — сказал дедушка. У него остались одни верхние зубы, она только сейчас заметила, как нижняя губа шамкает о голую десну, отчего подбородок выдается вперед, острый и костистый.

— Да. Тихо заснула. У нее собралась вода в легких из-за сердца. И температура поднялась, вероятно, начиналась пневмония. Они не могли ничего сделать. Болей у нее не было.

— Нет. Ага. Вот как. А ты… Турюнн. Ага. И когда же…

— Сегодня, утром. Только что.

— Нет, я имею в виду, что ты… что Тур…

— А! Вы об этом. Он встретился с моей матерью, пока служил в армии. Она как-то раз приезжала сюда. Ела печеночный паштет.

— Именно. Я помню. Прекрасно помню. Но вот что она ждала ребенка…

— Ждала. Но им с отцом это, видимо, не помогло. Мне надо идти, проверить, как он там.

На кухне она прошептала Эрленду:

— Он даже не знал о моем существовании. И он тоже! Бред какой!

Отец заперся в свинарнике. Она не нашла замочной скважины.

— Там засов изнутри, — сказал Эрленд, он пошел за ней и зажег сигарету. — Бррр… Как там было грязно. Меня опять стошнит.

— А есть тут еще вход?

— Через чердак, я покажу. Но ты пойдешь туда одна, я не хочу портить одежду. С меня хватило поездки на машине.

— Да-да, я пойду одна.

Он не успел выпить много виски, вероятно, не больше необходимого. Он сидел на мешке соломы в загоне у Сири, у него хватило разума, чтобы переодеться в комбинезон и сапоги. Сири лежала, а поросята спали под своим красным обогревателем.