Да, пожалуй. Ты можешь… Ты виделась с Эрлендом вчера?
— Виделась. Очень было приятно, — сказала она, — он очень приятный парень.
— Ему скоро сорок, — ответил он.
Она не это имела в виду. Эрленду она передаст, они, скорее всего, придут в больницу вместе.
Он позвонил Маргидо.
— Они утверждают, что ей стало хуже. Вода в легких. Дают кислород.
— Значит, недолго осталось, — сказал Маргидо.
— Хочу лично в этом убедиться, — ответил Тур. — Тут у меня кофейник стоит на плите, глотну кофе и поеду. До встречи в больнице.
Нет, в больнице они не встретятся, потому что Маргидо едет на похороны, а две его сотрудницы тоже отправляются на двое похорон, всего у них три покойника, по пятницам хоронят чаще всего. Он никак не может пропустить мероприятие, сейчас одиннадцать, он доберется до больницы не раньше двух. В любом случае, он приедет, как только освободится. Повторил, что ей недолго осталось.
Маргидо всегда говорил о неприятном прямо, никак иначе, хорошо, что Тур догадался упомянуть по кофе, чтобы сократить разговор, и не рассердился на брата. За семь лет Маргидо ничего хорошего для матери не сделал, даже не приезжал в гости и не посылал цветов, или открыток, или что там еще положено, когда живешь отдельно. Эрленд тоже, конечно, но Эрленд — это особая статья. В последний раз, когда Маргидо был здесь, они с матерью чудовищно поругались, Тур-то сам в это время был в хлеву. У коров. Он соскучился по ним, вдруг ужасно по ним заскучал. Он уже был готов на все: даже мыть им вымя и чувствовать сладкий запах парного молока, смотреть, как они машут хвостами. Скучал по их мычанию и прочим звукам, надежным звукам, которые они издавали все время, с утра до вечера. Свиньи никогда полностью не заменят ему коров, никогда в жизни не бывало такого, чтобы корова заспала теленка. Он налил кофе в чашку и съел хлеб с теплым вареньем.
Лицо ее пылало, очевидно, от температуры. Как бы он хотел увидеть ее глаза, посмотреть в них. Эти сомкнутые веки сводили его с ума, но сейчас большая часть искаженного лица была закрыта кислородной маской. Аппарат, к которой она подключалась, посвистывал.
В палате были две медсестры, но они вышли, как только он сел на стул. Одна, уходя, похлопала его по плечу и коротко улыбнулась.
Он взял материну руку. Хорошо знакомую, натруженную руку. Как много поработала на своем веку эта рука, бывала повсюду: в ведрах для мытья полов, в кастрюлях с едой, держала спицу, собирала ягоды за амбаром. Он приложился щекой к руке и почувствовал холод.
Кожа пахла немного резко, как бывает под ремешком от часов.
Он поднял голову на звук открывающейся двери. Оба казались бледными, потускневшими, чуть ли не болезненными.
— Мы пришли как можно скорее, — сказал Эрленд и опустился на стул.
— Что говорят врачи? — спросила Турюнн.
— Я еще с ними не разговаривал. Она просто лежит здесь вот так. Очевидно, что-то происходит. Вирус. Сейчас их много.
— Я в ванную, — сказал Эрленд и заперся там.
Вода била мощной струей, но за звуком льющейся воды, явственно было слышно, что Эрленда тошнит.
Турюнн осторожно улыбнулась и сказала:
— Засиделись вчера допоздна. Говорили обо всем. Выпили много красного вина. И коньяка…
— Вы взрослые люди. Нет нужды передо мной извиняться.
У них было похмелье, им, значит, легко надираться в дорогом отеле, пока она лежит тут одна в больнице.
Лицо Эрленда, когда он вышел из ванной, было мертвенно-серым.
— Надо выпить немного сока, — сказал он. — Повысить уровень сахара в крови.
— И мне тоже, — поддержала его Турюнн. — Я знаю, где он стоит. |