— Не говори так, Тони. Я люблю тебя, но мне не нравится то, чем ты занимаешься. Я этого в себе не преодолею и не потерплю.

Тони задохнулся, вытаращился на нее, поигрывая желваками, потом спросил:

— Бетти, скажи, ты хочешь выйти за меня?

— Да, Тони, если…

— Никаких «если»! Я имею в виду, прямо сейчас. За такого, какой я есть? И такая, какая ты есть? Давай поженимся без всякого там дурацкого хныканья по поводу того, что хорошо и что плохо, что грязно и что чисто. Прямо сию минуту.

— Я не могу, Тони. Я…

Тони вскочил на ноги — выдержка явно изменяла ему.

— Тебе не нужен мужчина, Бетти. Тебе нужен слизняк, комок глины, нечто такое, из чего ты могла бы лепить то, что твоей душе будет угодно. Завтра тебе в голову придет другая идея, и ты начнешь сотворять нечто совсем иное. Ты хочешь заполучить не человека, а куклу — без мозгов, без воли, без яиц.

Тони стоял, сжимая кулаки, глядя на нее сверху вниз, сознавая, что не сможет жить своей привычной жизнью и одновременно иметь при себе Бетти, не сможет сломать себя, стать другим даже ради нее. Боль, досада, гнев жгли его изнутри.

Господи, какая же это мука — любить ее!

— Тони, возьми себя в руки, не надо сердиться, — умоляюще попросила Бетти.

— Не надо сердиться?! — взорвался Тони. — Чего ты хочешь от меня? Чтобы я перевернулся? Сальто-мортале, да? Я прошу твоей руки, но, оказывается, я недостаточно джентльмен для тебя, я всего лишь грязный подонок. Словно одним своим появлением здесь я грязню вашу долбанную Напу. Да мне самому тошно от тебя, чистюля!

— Тони, пожалуйста, уймись, ты не знаешь, что…

— Я знаю, что напрасно потерял массу времени, связавшись с тобой. Господи боже мой, ты же не можешь глянуть дальше своего мертвого и вонючего городишки. Тебе место в монастыре, где ты ласкала бы сама себя и думала прекрасные думы о рае небесном. Или в музее среди ерундовых экспонатов.

— Тони, перестань! Я не потерплю таких разговоров!

— Ах не потерпишь? Так какого рожна тебе надо? Чтобы я пообещал тебе: поедем со мной, и я вступлю в Армию спасения и буду наставлять на путь истинный сопливых грешников? Что я буду зачитываться Библией и мы на ночь расположимся в отдельных кроватях и даже в разных комнатах? Черт, в разных домах! В кварталах?.. Ну что ж, детка, я сгину, и на этот раз можешь быть спокойна — я не вернусь.

Бетти встала, подошла к нему, положила руки ему на плечи:

— Тони, неужели ты не можешь ничего понять? Неужели не хочешь хотя бы попытаться задуматься над тем, что я хочу сказать, попробовать прислушаться к моей точке зрения? Я не смогу прожить всю жизнь с мужчиной, который…

— Оставим это, — резко бросил Тони. — Только не читай мне проповедей. Послушай, миленькая, ты все путаешь. Ты такая холодная на вид, что я был бы в восторге, если бы ты хоть чуть-чуть оттаяла. Я был прав — ты обалденная. Ты бы с успехом отмыла бы меня в одном из моих борделей.

Бетти уронила руки, побледнела, отстранившись от него.

Тони заметил боль и слезы в ее глазах, горькие складки, исказившие ее рот. Глаза видели, а натура бунтовала: поскольку Бетти причинила ему боль и привела в ярость, он испытал извращенное желание причинить ей еще большую муку, сознавая, что должен отрезать по живому, отделаться от нее раз и навсегда, бесповоротно. Иначе придется жить как на раскаленной сковородке — в неизбывной и нестерпимой муке, которая ломала и корежила его все последние дни.

Свирепо глядя на нее, Тони злобно цедил:

— Тебя шокирует мой образ жизни, крошка? А не должен бы.