– Если не хотите держать мою невестку в своей клинике, я переведу ее в другой центр, – спокойно произнесла Наталья Петровна.

– Я просто обязан вас правильно сориентировать, – вздохнул доктор.

– Спасибо, – поблагодарила она его. – Лучше скажите, что мы можем еще сделать?

– Ничего, – отрезал Эдуард Михайлович, – только молиться.

Но Орловы решили, что одного упования на Бога мало. Веру не оставляли одну. Около нее постоянно кто‑нибудь находился, ей читали книги, газеты, включали телевизор, пели песни, делали массаж, приглашали парикмахера, мастера по маникюру‑педикюру, косметолога, тренера по лечебной физкультуре. Раз в неделю в палате с отчетом о работе появлялся Роман Кислов, заместитель Веры. Эдуард Михайлович только крякал, наблюдая за суетой вокруг больной. Он‑то понимал: надолго пыла родных не хватит. В соседней с Верой палате лежал Георгий Саввич. Его домочадцы первое время тоже проявляли заботу и внимание, но потом энтузиазм жены и сына завял, и они перестали наезжать в клинику. Через год семья попросила выключить аппаратуру и, рыдая от горя, похоронила Саввича. Эдуард отлично знал, что большинство людей вначале резко отрицательно реагирует на его разумное предложение прекратить бессмысленное существование человеческого тела, но проходят месяцы, и позиция мужа‑жены‑матери больного меняется. Год, полтора, максимум два – больше никто на его памяти не выдерживал. Эдуард Михайлович не был жестоким, злым человеком, он просто знал, что рано или поздно ему предстоит остановить работу дыхательной и очистительной системы, и всего лишь хотел уберечь людей от непомерных трат.

Но семья Орловых не собиралась сдаваться. Шло время, и по‑прежнему каждый понедельник у кровати Веры сидел Костя, во вторник приезжала Алена, в среду свекровь, в пятницу Роман.

– Вы общаетесь с ней, как с живой, – не выдержал один раз Эдуард Михайлович. – Зачем женщине в коме маникюр?

Наталья Петровна оторвалась от книги, которую читала невестке вслух, и уверенно сказала:

– Вера не умерла, она временно лишена возможности общаться, я уверена, невестка скоро очнется.

Доктору оставалось лишь разводить руками, он, в отличие от наивной свекрови больной, понимал, что перспектива у нее другая.

Вера провела в коме почти пять лет. Двенадцатого января прошлого года медсестра Леночка, как обычно, в восемь утра вкатила в палату столик с завтраком. Вера не могла питаться самостоятельно, но Орловы настаивали, чтобы ей непременно привозили еду. Лена считала это распоряжение идиотским: ну зачем платить за обед‑полдник‑ужин, которые нетронутыми возвращаются на кухню? Медсестрам хорошо, они могут спокойно съесть то, что не понадобилось больной, но где ум у родственников? Или им попросту некуда девать деньги?

Лена взяла поднос, хотела привычно поставить его на постель и услышала тихий стон, а потом шорох.

В первую секунду медсестра подумала, что в палате забыли на ночь выключить радио, но потом повернула голову, увидела открытые глаза больной, уронила на пол поднос и выскочила в коридор с воплем:

– Орлова ожила!

Через рекордно короткий срок в палату набились почти все врачи медцентра. Вера смотрела на докторов, моргала, а когда у нее из горла вынули трубки, неожиданно четко и внятно спросила:

– Который час?

Эдуард Михайлович чуть не умер, услышав вполне разумные слова. В больницу прилетели родные Орловой, кто‑то из медперсонала позвонил в «Желтуху», корреспонденты начали пикетировать клинику, поднялся невероятный шум, который через месяц утих. Газеты написали о восставшей из небытия женщине, дали ей прозвище «Спящая царевна», поохали, поахали и перебросились на другие темы. А Вера продолжала удивлять медиков.