В таком положении были дела, когда Тамара получила письмо от госпожи Эриксон, где та писала, что какая-то внутренняя болезнь, которой она страдала уже около года, настоятельно требует серьезной операции.

«Я не знаю, даст ли мне Господь пережить это испытание, — писала Эвелина, — и поэтому мне хотелось бы повидаться с тобой, мое дорогое дитя! Если же нам не суждено больше увидеться, то прими благословение и будь уверена в моей любви как здесь, на земле, так и там, за гробом. Что же касается моих последних советов и указаний относительно воспитания Оли и Гриши, то их передаст тебе Ивар».

Тамара, глубоко взволнованная письмом, решила немедленно ехать в Стокгольм. Магнус одобрил это решение и объявил, что сам думает поехать в Нанси, чтобы испытать лечение гипнотизмом, о целебных чудесах которого он давно слышал.

— Да, да! Поезжай, мой друг! Может быть, Господь облегчит страдание и пошлет тебе здоровье. Но не лучше ли нам ехать вместе? Как только сделают операцию и участь тети Эвелины будет решена, мы оба отправимся в Нанси.

Магнус покачал головой.

— Нет, дорогая моя, я хочу один попытаться вернуть себе человеческие права. Разум говорит, что моя надежда безумна, так как я уже слишком долго живу калекой. Но все равно я решил испытать это лечение! Мне было бы тяжело видеть, что ты переживаешь со мной все перипетии лихорадочного ожидания и очень вероятное горькое разочарование. Позволь мне ехать одному с Фредериком! Ты же иди туда, куда зовет тебя долг и влечет сердце.

После некоторого колебания Тамара подчинилась желанию мужа. Отъезд обоих был назначен через три дня. В Стокгольм послали телеграмму.

Накануне отъезда Тамара укладывала последние вещи. Отложив в сторону с десяток книг, предназначенных для Эвелины Эриксон, она замкнула в бюро несколько ценных безделушек, украшавших ее письменный стол и камин. В эту минуту лакей доложил о приезде Угарина.

Крайне удивленный князь осведомился, что значат эти приготовления к отъезду. Узнав, что супруги разъезжаются в разные стороны на несколько недель, а может быть, даже и месяцев, он сильно покраснел. Сначала его сердце болезненно сжалось при мысли о предстоящей разлуке с Тамарой, так как общество молодой женщины сделалось для него насущной потребностью. Но почти тотчас же беглая улыбка скользнула по его губам.

— Черт возьми! Да это очень похоже на маленький развод, — подумал он.

Увлекаясь с обычным легкомыслием своими предположениями, Угарин быстро подошел к Тамаре и сказал, глядя на нее:

— Да, кузина, уезжайте! Вам необходимо оторваться от своих болезненных грез, от ненормальной жизни, которую вы так долго ведете! Как ни стоите вы выше остальных женщин, рано или поздно в вас должен проснуться женский инстинкт, и голос природы должен открыть ваше сердце для настоящей любви. Стряхните с себя утрированную тяжесть долга, приковывающую вас к человеку, без сомнения, доброму и умному, но… как ни говорите, больному, заставляющему молодую и красивую женщину играть неподходящую роль в жизни!

Тамара, завертывавшая в эту минуту золотого индийского идола, с удивлением посмотрела на него и ответила с легким неудовольствием в голосе:

— Я ничего не поняла из вашей длинной речи, князь. О чем вы говорите? Я вовсе не смотрю на свою жизнь, как на болезненную грезу, а свою долю не считаю обременительной тяжестью.

Ответ был достаточно ясен, но Арсений Борисович уже увлекся долго сдерживаемой страстью. Большие черные глаза его метали молнии, губы дрожали.