Ольга снова взялась за нож и принялась рубить капусту с такой яростью, словно в этом несчастном кочане заключалось все мировое зло, вся несправедливость.

Как странно, что с Колей все сложилось именно так… Начиналась их история совсем по-другому.

– Знаешь, я циничный мент, – несколько рисуясь, говорил Николай, заглядывая Оленьке в глаза, – но готов плакать, как младенец, когда только представлю, что мог пройти мимо тебя!

Они сидели на ковре в его комнате. За окном покачивались на холодном мартовском ветру голые ветви деревьев. Между ними горела свеча, и от ровного желтого пламени, а может быть, от ласки любимых глаз Оленьке было необыкновенно тепло.

– Этого не могло не случиться. Мы не могли пройти мимо друг друга, – ответила она, не отводя взгляда.

Она чувствовала, что говорит истинную правду, что даже жестокий мир не настолько несправедлив, чтобы они прошли мимо друг друга, разминулись, а потом всю жизнь страдали, смутно ощущая какую-то странную неправильность – неуловимую, но еще более болезненную от этого. Скорее всего, каждый из них встретил бы кого-нибудь, завел семью, детей, но все это было бы не то, и человек, который рядом, порой вызывал бы легкое недоумение просто потому, что был бы не тем…

– И опять между нами пламя. Я даже думаю, что это наш символ, – сказал Коля и, не боясь обжечься или подпалить одежду, прямо над огоньком свечи потянулся к Оле.

Она тоже всем телом подалась к нему. Их губы встретились над трепещущим огнем умирающей в муках, плачущей восковыми слезами свечи – безмолвного свидетеля и регистратора их счастья.

– Какая же ты у меня красивая! – пробормотал Николай, судорожно гладя Олю по волосам, по спине…

Это нечаянное «у меня» заставляло ее сердце колотиться еще быстрее, и Оленьке казалось, что вот сейчас, еще мгновение – и она точно умрет от счастья, потому что стоит ли жить после того, как испытал такое!..

Но она не умерла, и они с Николаем любили друг друга – то возносясь в небо, то проваливаясь в пропасть. И это было прекраснее и правильнее всего на свете…

А спустя еще месяц Оля поняла, что беременна. Эта неожиданная (да-да, она не была маленькой девочкой и могла бы соображать, от чего появляются дети, но почему-то не соображала, забыв обо всем) беременность поставила крест на планах, связанных с институтом. Но вопрос, оставлять или не оставлять ребенка, даже не встал ни перед ней, ни перед Николаем Сазоновым.

Когда она, краснея и сбиваясь, сообщила Коле, что у них, кажется, будет ребенок, Николай посмотрел на нее очень серьезно.

– Значит, нельзя затягивать с посещением загса, – сказал он как о чем-то само собой разумеющемся.

И Оленька наконец смогла выдохнуть, потому что не раз читала в книгах о переломном моменте отношений и о том, как иногда самые прекрасные принцы при сообщении о возможности появления наследника вдруг краснеют, бледнеют, садятся на коня и, пришпорив его, мчатся в неведомую даль.

Ее Коля был не таким.

Саму свадьбу Оля помнила довольно плохо. Память сохранила только фрагменты, словно куски разорванной фотографии: купленное на рынке простенькое белое платье; прибывшая по такому случаю ее родня, немного испуганная и теряющаяся в столичной суете; Колин друг детства Владимир – тот самый мрачный тип из дискоклуба, который присутствовал при их знакомстве, и снова – удивление от холода его пожатия, когда он коснулся ее руки, чтобы поцеловать пальцы; скудный стол с привезенными мамой деревенскими угощениями – зарплата у Николая оказалась совсем маленькой, едва ли не меньше, чем у самой Оли; завистливые глаза единственной присутствующей подруги Оксанки: «Ну и повезло тебе, подружка! Москвича отхватила!.