Филип захлопнул крышку – послышался тихий щелчок.

Он действительно лорд Гленарвон! В своей другой жизни – когда бы она ни протекала – он был девятым или, возможно, десятым графом. В его жилах, несмотря на всю его подлинную или вымышленную ненависть к боксерскому рингу, течет кровь Забияки Джека Клаверинга. И он гордится своим предком!

В голове у него завертелись американские афиши: «Фил Маддерн против Эла Росси! Чемпионат мира в среднем весе!»

Et ego ad astra!

– Благородный девиз, милорд, – ворвался в его мечты голос Хопвита, – но подобает ли выкрикивать его во весь голос в такой поздний час?

– Я что, кричал вслух, Хопвит?

– Боюсь, что так, милорд.

Хопвит торжественно вошел в комнату, неся большой поднос, на котором находились чаша с табаком, три длинные трубки, графин бренди, кувшин с водой, тяжелый бокал без ножки и стакан со свернутыми бумажными фитилями для раскуривания трубок. За ним маячили землистые лица двух кухонных девушек, которым предстояло унести ванну.

С видом завоевателя Хопвит придвинул одной рукой круглый стол красного дерева к самому креслу, как будто стол вовсе ничего не весил. Ловко накрыл столешницу белой скатертью, на скатерть поставил поднос и отступил на шаг, довольный проделанной работой.

– Все ли в порядке, милорд?

– Прекрасно, замечательно! Хопвит, у меня есть деньги?

Хопвит, пристально наблюдавший за двумя прислужницами, возившимися с ванной, хлопнул в ладоши, чтобы те шевелились быстрее.

– Деньги, милорд? При вас – нет. Из-за вашей… рассеянности, как вы помните, ее светлость приказали мне носить ваш кошелек.

– Неужели? – переспросил Филип тоном, не сулившим ничего хорошего. – Завтра же вернете кошелек мне. А пока дайте каждой из служанок по кроне.

– По кроне, милорд?!

– Что, мало? Ну, тогда дайте им…

– Милорд! – Потрясенный Хопвит едва не упал на колени. – Им на двоих и четырех пенни слишком много! Ее светлость прекрасно знает цену деньгам и полагает, что…

– То, что полагает ее светлость, в моем доме больше значения не имеет. Вам ясно?

– Да, милорд.

– Отлично! Делайте, как я приказал, а себе возьмите сколько сочтете нужным. Спокойной ночи, приятных снов. Вот и все.

Филип снова остался один.

И табак, и глиняные трубки не внушали доверия, не говоря уже о воде. Он вынул пробку из графина, налил себе полбокала бренди, отпил глоток – и едва не задохнулся: во рту горело, дыхание перехватило, глаза наполнились слезами. Постепенно бренди оказало свое действие: в желудке стало тепло и приятно. Филип растянул губы в улыбке и медленно допил бренди до конца.

Обойдя кресло, он выбрал длинную и тяжелую кочергу. Все так же безрадостно улыбаясь, он подкинул ее в руке. Затем направился к двери, соединяющей спальню с гардеробной.

В гардеробной было темно, если не считать одинокой свечи в стеклянном подсвечнике. Хлорис, наверное, в своем будуаре, за запертой на засов дверью, а может быть, в спальне за будуаром.

Филип подергал ручку, повернул ее. Закрыто. Но Хлорис, без сомнения, там. Когда ручка повернулась и заскрипела, он услышал шорох и скрип, доносившийся со скамьи подле туалетного столика.

– Кто там? – послышался шепот.

– Ваш муж, мадам. Откройте дверь!

– Нет! – ответил ее голос, как будто испуганно.

– У меня, – продолжал он, – крепкая, прочная кочерга. Либо вы, мадам, откроете дверь, либо я разобью ее вдребезги. Выбор за вами.

– Нет! Нет!!! Уходите! Вы что, с ума сошли? Сосновая дверь казалась не слишком прочной.