Если уж дело дошло до того, что эти, темно-красные, которых еще поляками обозвали, до таких вот городков доперли, значит, с большими-то городами уж точно все… завершилось.

    И как это вышло? Или у них действительно коллаборационисты в правительствах разных стран, которые только и могли оказать им сопротивление, нашлись?

    – С нами-то что будет? – спросил усатый.

    Он уже сожрал, почитай, вторую миску супа и, держа ее в руках, направился к тетке с мужиками. Один из мужиков, что был без щетины, выставил вперед руку.

    – Ты, солдат, назад сдай. Нам под их наметы попадать не охота, а к дверям вообще не суйтесь.

    – Наметы? Это что такое? – спросил Том.

    – Когда они к нам пришли, некоторые наши-то тоже, вроде вас, стрелять хотели, так они их наметами… Словно дождиком полили, некоторые после отошли, а вот собаки… Нет, собаки не отошли. Которые на них-то не бросались, теперь к нам жмутся, даже не гавкают лишний раз. И у коров молоко пропало, коль под их стрельбу попали.

    – Что же будет-то? – решил настаивать усатый, стараясь держаться подальше от двери, чтобы грозные захватчики чего не подумали.

    – Теперь они по лесам шарят, таких, как вы, выискивают. Как наловят, так переписывают всех, выдают какую-никакую бумажку и домой отсылают. Зачем вы им? Они больше не убивают, только ружья отымают, да кормят, если много ваших соберется. Вы-то, – мужичок почти смеялся, – сами пришли, им вас и искать не пришлось.

    – А ты уже вроде не наш, да? – зло пролаял майор, но мужичок не обратил на его слова внимания.

    Слопав полторы миски жиденького супа с большими кусками картошки, Том снова уснул. Но больше всего ему хотелось искупаться и переодеться, чтобы избавиться от постыдного запаха, который даже в зимнем воздухе отравлял существование.

    Лишь майор не спал, хотя досталось ему поболе даже, чем Тому. Он и супу съел всего-то полмиски, не больше. Наверное, переживал очень.

    4

    Всех пленных из того городка, в который так неудачно пробовал войти батальон Тома, действительно довольно быстро рассортировали. На следующий же день пришли три машины, в две собрали без охраны тех, кто что-то подписал командиру краснокомбинезонных «поляков», которые взяли их в плен. А тех, кто ничего подписывать не стал или просто оказался с офицерскими погонами, засунули в третью машину и отвезли в какой-то бывший пансионат, в котором устроили концлагерь, хотя на местном жаргоне это называлось почти технически «накопителем».

    Народу в накопителе было душ под пятьсот, спать в палатах приходилось в две смены, но кто-то из старших офицеров говорил, что это еще терпимо. Мол, в другом лагере, под Владимиром, спали вообще в три приема.

    Зато кормили хорошо: «кирзы» не было, раз в день давали картошку с какой-то жирной подливой или склеенную в запеканку с яичным порошком, а на ужин – макароны с тушенкой по-флотски. К тому же и жиденького чаю с хлебом было навалом. Том по привычке попробовал было запасать хлеб, но потом перестал – у кухни стоял бак, в котором всегда можно было обнаружить ржаные ломти, и почти не надкусанные, настолько тут пленники избаловались.

    Вот только свободного времени стало слишком много. На площадочке перед главным корпусом висели оставшиеся еще с советских времен большие рупоры, прозванные в народе «колокольчиками» за характерную форму, и по ним все время крутили музыку, большей частью классическую, и чаще других – Моцарта.