– И что дальше? – не понял Том.

    – Уговорила бы, – вздохнула отчего-то Лариса, – пожить со мной и дочкой. Ты как, согласен?

    Вопрос ей дался не просто, но Тому почему-то было все равно. Он даже плечами дернул, мол, какое тут может быть согласие, если ему податься некуда. И все же честность в нем взяла верх. Когда они подходили к дому, где жил, оказывается, не только Савва, но и сама Лариса, Том с каким-то забытым чувством попытался проверить себя: может ли взять ответственность за эту совсем взрослую женщину, да еще с дочкой? Но ничего не придумал, как-то тускло в нем все было, не до таких вопросов.

    Но, оказавшись у Ларисы, Том лишь на короткое время задался другим вопросом: почему просто не занял у нее денег и не уехал, предположим, к маме в Кинешму. Он ел, отсыпался, с удовольствием плескался в ванной своей новоявленной подруги, ходил по пояс голый, обвязанный только полотенцем, почти не стесняясь дочери Ларисы, которую звали то ли Света, то ли Алла. Он никак не мог запомнить правильное имя и конфузился, когда она по-детски показывала ему язык за то, что он пару раз назвал девочку Летой, как называли ее остальные.

    Больше всего времени Том смотрел телевизор с привычными новостями, в которых, как и в советские времена – ему отец когда-то рассказывал, – и новостей никаких не было. Еще Том часами сидел у окна. По их улице, одной из центральных, далекой от промышленных зон города, часто ездили нормальные машины, но были и машины, выкрашенные в бордовый цвет. Другие люди пробовали этих машин не замечать, отворачивались, словно их не было на свете, но Том приглядывался к ним, хотя и не знал, чего, собственно, хочет увидеть.

    Людей в этом районе тоже было немало. Неподалеку находился один из рынков, где медленно, но верно набирала силу привычная весенняя торговлишка: соленые огурцы, зеленый лук, первая редиска, сушеная рыба, еще новогоднее сало и, конечно, неизменные консервы. Вообще-то им троим на нищенский Ларисин заработок было голодно. Она пробовала приносить из больницы какую-то снедь, которую готовили для больных и которую бабки с кухни продавали «своим» за полцены, но и этого не хватало. Пожалуй, даже в лагере кормежка была получше.

    Тогда однажды Том приоделся, насколько мог, в штатское, оставшееся, как выяснилось, от бывшего Лариного мужа, и, ежась от взглядов прохожих на эти обноски с чужого плеча, сходил на завод. Тот практически стоял – корабли оказались не нужны, на всей верфи числилось только с полсотни человек, остальные были уволены. Он подумал было сходить к отцу Саввы, возможно, тот и помог бы, но не решился. А отправился со своей неизменной бумажкой, в тот пункт по найму рабочей силы, который ему порекомендовал пухлый мужичок в лагере.

    Там Тому пришлось не один день просидеть в разных очередях, но постепенно его переводили на этажи повыше, и наконец настал день, когда его приняли на работу в какую-то бригаду, которая ездила по мелким городкам вокруг Ярославля и запускала трансформаторные будки. Впрочем, в бригаде Том продержался недолго. Начальству уже к концу первого месяца его работы стало известно, что он нормальный инженер и может больше, чем просто заливать в охладители трансформаторное масло или прозванивать высоковольтную проводку.

    И его сделали бригадиром на большой станции, которая работала на четверть города. Но и там Том проработал недолго, как ни странно. К исходу второго месяца его отправили, как было сказано в повестке, к какому-то начальству общегородской администрации для собеседования.

    Когда он вошел в знакомое еще с прежних времен здание городского управления, а потом поднялся и оказался в кабинете под номером, указанном в бумажке, которую для верности держал в руках, то ахнул про себя, потому что за столом начальника, который и должен был решить, достоин ли Том более толковой и сложной работы… сидел Зураб.