– Так и знал, что мы еще пересечемся, – сказал Зураб вместо приветствия.

    – А я вот не знал, – буркнул Том.

    – Ты, Извеков, вроде не дурак, а какой-то… малахольный, что ли? Ведь всем понятно, кто победил, и нужно ковать железо, пока есть нормальные вакансии, – проговорил Зураб, видимо, отменно устроившись на новой для себя должностенке при новых хозяевах.

    – Что же это за вакансии?

    – Работа, парень. Сейчас нет ничего более ценного, чем хорошая работа. – Зураб отхлебнул чаю, позвенел ложечкой по стакану. – Хорошая в том смысле, в каком она позволяет прилично жить. И нет ничего важнее этого, иначе – все, каюк, клади зубы на полку. Вот и ты же тут оказался, в моем кабинете, а не я в твоем, как было бы прежде.

    – Скажи, – спросил вдруг Том, – ты – мусульманин? Говорят, вы почти целиком перешли на их сторону.

    – Да нет теперь вашей стороны! – вдруг заорал Зураб так, что за спиной Тома кто-то даже заглянул в кабинет. – Есть только мы, мы вообще, и больше никого! Понятно?

    – Мне-то понятно, – вздохнул Том. – Но видишь какое дело, я присягу принимал. Как и ты, впрочем.

    – Все, Извеков, надоел ты мне. Надоело возиться с тобой, время на тебя тратить… Иди, голодай под забором, может, твоя присяга тебя накормит.

    Том поднялся, выпрямился зачем-то, как в армии, и вышел, развернувшись через левое плечо. И лишь когда он в раздевалке перед внешней дверью натянул поношенный плащик, который ему ссудила Лариса, с верхней лестничной площадки все тот же Зураб сурово приказал:

    – Извеков! Томаз, вернись-ка!

    Он вернулся. А что еще он мог поделать? И тут, в приемной, перед кабинетом Зураба он получил от секретарши бумажку, в которой было написано, что Том может получить новую работу.

    Недоумевая по поводу и своей глупости, и чиновного взлета Зураба, он зашагал домой. Вернее, домой к Ларисе. Но в любом случае, расстраиваться было нечего: на работу его взяли, теперь, глядишь, и полегче станет. Может, он даже эти обноски сменит, и, конечно, жизнь теперь пойдет сытнее.

    6

    В начале лета, как всем стало известно, старые календари следовало выкинуть, а закупить другие. Новое летоисчисление пошло с рождественского объявления о завоевании Земли, и Том сначала не мог к этому привыкнуть, путался в переводе старых дат на новые, но скоро нужда в этом отпала. Пересчитать основные личные даты – например, день рождения Леты или Ларисы – было несложно, а государственных праздников новая власть еще не придумала. Выходные же дни все получились прежние, об этом даже думать было нечего.

    В году осталось двенадцать месяцев. Февраль, например, как был укороченным и на день длиннее в високосные годы, так его и оставили. Вот только к году, в которым теперь жило человечество, под номером ноль-один, приходилось привыкать.

    Да еще историкам теперь нужно было находить разницу между григорианским и юлианским календарями, а потом еще переводить на новое летоисчисление. Но историков было мало, их быстро убрали с арены, и ни один из них больше не показывался даже в телике. А вот это, кажется, сделали зря. Для таких людей, как Том, было бы убедительней, если бы они все же присутствовали.

    Еще его «дразнило» отчуждение от властей, но Том, как всякий русский обыватель, был уже приучен, что ничего не может высказать властям напрямую.