Впрочем, хитрость оказалась излишней. Пространства было в избытке. Двенадцать двухэтажных спальных мест на восемнадцать человек — неслыханная роскошь. Каждый, кто желал обосноваться на первом ярусе, там и обосновался, а тот, кто не сообразил или вовсе не умел соображать, без проблем воздвигся на второй этаж, развесил и разложил манатки, — когда тормоза с грохотом закрылись, все уже занимались своими делами.

Осмотрелись, покурили, чифирнули.

Хата была нежилая — прохладная, чистая, пропитанная запахами дезинфекции.

Из нормальных попало трое: бывший капитан речного флота Мальцев, некогда служивший в десанте, обладатель внушительного размаха плеч и редкостного ремесла медвежатника, грузинский крадун Бачана, совсем молодой, ленивый, но добродушный, в целом не гнилой арестант, чья проблема заключалась в плохом знании русского языка, и Малыш — толстый белотелый паренек из тех, кто для тюрьмы совсем не рожден: чувак всем верил, всех боялся и мощно краснел в ответ на всякую невинную шутку, однако получал от родственников регулярные полновесные продуктовые передачи и поэтому представлял для арестантского сообщества большую ценность.

Первым делом, как и положено, установили связь с соседями: я залез на решку и вызвал людей, живущих этажом выше. Отписали домой: сидим ровно, ничего не надо, почту переправляйте туда-то. В принципе, домой можно было и откричать — наша решка выходила во внутренний двор, и по прямой до дома расстояние составляло не более пятидесяти метров, но этот способ связи я решил оставить до крайнего случая.

Меньше чем через час люди с верхнего этажа проявили арестантское благородство: поинтересовались, не надо ли чего. Но мы, не будь дураки, ответили, что пребываем в полном достатке и, если встанет вопрос, сами можем помочь во всякой нужде. Действительно, чай-курить мы припасли, остальное неважно. Кроме того, не грех было бы аккуратно уточнить, что за персонажи сидят этажом выше. А вдруг там гады? Или менты? Или пресс-хата?

Остаток дня занимались тем, что плели канатики и ковыряли дырки в стенах возле параши, и в восемь вечера, после проверки, кое-как облагородили отхожее место, занавесили вертикально свисающими кусками простыней, дабы процесс арестантской дефекации происходил типа уединенно.

Следующие двое суток проспали практически беспробудно. Поднимались только для того, чтобы сожрать пайку, плюс раз в день всех выводили на продол — фельдшер совал каждому таблетки и интересовался, нет ли жалоб на здоровье. Какие там жалобы, мы наслаждались. Мы попали в санаторий, мы сорвали джек-пот, бог сжалился над нами и поместил нас, пусть временно, туда, где тихо и просторно, где можно дышать, где не нужно ждать очереди для того, чтобы справить нужду, где всякий из нас в любой момент мог, никого не стесняя, принять горизонтальное положение, вытянуть ноги и сколь угодно долго просматривать сны о свободе. Либо просто валяться, бездумно изучая потолок.

Матрасов мы не взяли, не имели, тюрьма наша хоть и столичная, но бедная, матрасов никому не дают. В сто семнадцатой матрасом мне служило самодельное сооружение из нескольких полуистлевших ватных курток, обшитых тряпками. Здесь пришлось спать на твердом, положив одеяло на голый металл, но это никого не расстроило. Главное — тишина и простор.

Дома, в сто семнадцатой, я не бедовал, но сейчас со мной в карантине очутились и такие, кто с первых дней избрал жизнь пассажира, не умел или не хотел поставить себя правильно, из-за банального недостатка ума или силы воли; эти люди отдыхали по шесть часов в четыре смены, остальное время стояли вертикально, они все как один страдали водянкой, их ноги опухали, ступни увеличивались на десять размеров и приобретали серо-багровый цвет; сейчас они, не веря своему счастью, спали, спали, спали. И я — вместе со всеми.

В сто семнадцатой я устал. Устал ходить с мрачно-озабоченным выражением лица, устал следить за собственной речью — не дай бог неправильно выругаться! — устал от извилистой тюремной дипломатии, от необходимости терпеть рядом дураков и патентованных шерстяных жлобов, бесконечно выясняющих отношения, переругивающихся и пребывающих в неостановимом, животном поиске куска еды, щепотки чая, сигареты, теплой фуфайки или дозы героина.