— Но это не могло быть случайным, — думала Настенька, оставшись одна в прихожей. — Предположим, вместо меня стояла бы здесь английская королева, произошла бы такая случайность или нет? Да ни за что на свете. Он бы за метр от её спины держал свою руку.

Ну хорошо, пусть не королева, пусть жена министра. Да что министра? Пусть любая замужняя женщина, когда рядом стоит муж, или та, к которой он относится с особым уважением. Вот оно то самое слово, подходящее к данному моменту — уважение. Позволил бы себе Вадим коснуться спины уважаемой им женщины? Или уж если случайно коснулся, то, наверняка бы, извинился, ведь так?

А тут, словно не заметил. Но не деревянная же у него рука. Прочувствовал же всю спину с изгибами. Будто волной тёплой прокатился. Стало быть, хотел этого.

Так может не при чём уважение и всё такое? Может, желал подать сигнал, что сегодня и для него главное не предстоящая вечеринка, а их личные взаимоотношения, их чувства? Не решался сказать прямо и подал знак?

Наверное, так и было, но не вязалось как-то у Настеньки такое объяснение с её представлениями о любви и уважении. Сколько раз подобные прикосновения чувствовала она в переполненных вагонах метро, троллейбусах, автобусах. И чаще летом, когда одежды все лёгкие да тонкие. Мужчины, именно они, хотя не всякий и не всегда, вдруг наваливались на спину, как бы от неожиданного толчка или давки сзади, а то просто касались, как вот сейчас Вадим, спины, ноги, груди, подразумевая чистую случайность.

В таких эпизодах о любви не могло быть и речи — элементарное хамство или болезнь рассудка. Но это там, с незнакомыми женщинами. А здесь? Профессиональный взмах рукой, будто невзначай, по спине и пардон. Стоп. Сказал он или не сказал это слово «Пардон»? Теперь Настеньке показалось, что он сказал его или выдохнул, кивнув головой. Ну конечно, в этом всё дело. Он несомненно извинился, но быстро, мимолетно, не придав тому большого значения. А может, всё же не извинился?

Настенька тряхнула головой, распустила на сапогах молнии, достала из сумочки голубые босоножки и начала переодеваться, придерживаясь рукой за вешалку и приговаривая себе мысленно голосом Наташи:

— Ну, всё-всё, Настенька. Брось ты эти рассуждения. Кто сейчас обращает внимания на такие мелочи? Не то время. Любит — не любит. Хороший — нехороший. Честный — нечестный. А кто сегодня честный? Ну, прикоснулся к тебе, так не убил же, не изнасиловал?

Хотя элемент насилия Настеньке в этом виделся. Разрешения-то не спросил можно ли погладить понравившуюся спину.

— Ах, чёрт, опять за рыбу грош, — пробормотала, сердясь на себя, Настенька, выпрямилась перед прикреплённым к стене зеркалом, окинула себя всю взглядом, слегка улыбнулась и пошла к двери, за которой всё это время слышались смех и возгласы:

— Так где же твоя красавица, Вадим?

— Когда явится к нам переводчица?

— Время не ждёт, шампанское может испариться.

На последних словах Настенька и вошла в комнату, едва не наткнувшись на стол, чего никак не ожидала. Она не представляла себе аспирантские общежития. Комната оказалась небольшой, и если в ней сегодня днём ещё находилось что-то из мебели, то всё было вынесено и оставлен или скорее внесен из другого помещения относительно большой стол, за которым уместилось уже пять человек. Настенька оказалась шестой. Место ей было приготовлено в центре между Вадимом и иностранцем, которому она пришла переводить. Не меньше удивило Настеньку содержимое маленькой комнаты.

Стол был заставлен яствами. В центре красовалось длинное узкое блюдо с осетриной под майонезом в обрамлении чёрных маслин, зелёного горошка и репчатого лука. Правее стояла круглая тарелка с гусём, торжественно фантастической горкой возвышающимся среди аппетитных печёных яблок. Его только что достали из гусятницы, и потому он был ещё горяч и распространял изумительный аромат, вызывавший желание есть немедленно.