Настенька, Евгений Николаевич, Татьяна Евгеньевна и другие сотрудники музея сидели в кабинете директора и смотрели по телевизору, как дрожали руки Янаева, сидящего вместе с другими членами ГКЧП за столом. На него было жалко смотреть, но то, что он говорил, текст обращения и указов казались совершенно правильными. Казалось, что всё накапливавшееся в душе в связи с переменами в стране, все изломы и изгибы, все трещины и разрывы, превращавшие разноцветную ткань представлений о жизни в непонятные рваные лоскутки, с трудом собираемые сознанием в единое целое, вылились вот в этом сообщении, в этом стремлении восстановить опоры разрушающегося здания, в этой высказанной боли от нанесенных ран.

Узнав о происшедшем с самого утра, Настенька даже хотела послать телеграмму поддержки от своего имени. По пути в музей она решила зайти на центральный телеграф, но тот оказался закрытым. Что же делать? Чем конкретно помочь? Теперь они сидели все в музейном кабинете и задавали себе те же вопросы. Что будет дальше? Радовало то, что, наконец-то, поняли, наконец-то, нашлись люди, которые решились вступить в борьбу с наступавшей по всем фронтам мафией спекулянтов и коррупционеров. И ещё было приятно сознавать, что в комитете, взявшемся за это трудное дело, оказались люди, облачённые властью, то есть вице-президент, премьер-министр, глава КГБ, министр внутренних дел. Не было только Горбачёва, которого объявили больным, во что мало кто поверил. Но почти все понимали, что именно Горбачёв был инициатором и пропускным пунктом всех бед, свалившихся на страну, а потому его, очевидно, справедливо изолировали в Форосе. В этот день девятнадцатого августа у большинства людей появилась надежда. Многие помнили, как Хрущёва лишили его поста главы государства, когда он тоже отдыхал на южном берегу Крыма, но только не в Форосе, а в Нижней Ореанде. Тогда всё прошло успешно, почему же не должно получиться сейчас?

Однако народ, бедный народ, был, как всегда, плохо информирован и потому совершал ошибки в своих рассуждениях, надеясь по обыкновению на лучшее. Народ ошибался в главном — ГКЧП, официально наделённый всей полнотой власти, на самом деле не собирался изолировать или смещать президента.

Дело обстояло несколько иначе.

Восемнадцатого августа в резиденцию Горбачёва, спокойно, облачённого в халат отдыхающего, как к президенту, прибыла представительная группа в составе Бакланова, Болдина, Варенникова, Шенина и Плеханова. Разумеется, их не пустили без доклада. Да и после посетители сидели в приёмной битый час пока президент советовался с женой, что делать с прибывшими. Но вот решился и впустил в уютную маленькую комнатушку, где сидячих мест было только на троих, включая президента. Отвечающего за охрану Плеханова президент тут же выставил за дверь. Но дело не в этом.

— Зачем приехали? — был вопрос.

И без паники приехавшие стали объяснять, что в стране сложилась тяжёлая ситуация, когда всё может выйти из-под контроля в связи с тем, что противодействующие здоровым тенденциям силы развернулись настолько, что в состоянии всё опрокинуть и процесс будет необратимым.

Мне искренне жаль этих людей. Они не понимали, что необратимость — это главное, что нужно было самому Горбачёву.

Горбачёв, не стал слушать пояснения о положении страны, оборвав Бакланова:

— Я сам знаю, что делается в стране. Скажите от чьего имени вы приехали? Кого представляете? Вы арестовывать меня приехали? Это Ельцин вас подослал?

Они сообщили, что здесь все его друзья, что днём раньше состоялась встреча руководителей, занимающих ключевые посты в государственном аппарате, на которой решили обратиться к Горбачёву с предложением объявить в стране чрезвычайное положение. Поняв, что приехавшие представляют не силы Ельцина и не приехали смещать президента, Горбачёв вздохнул облегчённо и подобрел к визитёрам. Особенно обрадовался, когда услышал утвердительный ответ на свой вопрос, будет ли указ о чрезвычайном положении распространяться на РСФСР, то есть на Ельцина.