Капитан с облегчением развалился на кормовой банке. Рядом с ним сидел старшина-рулевой, уверенно держась заскорузлой от мозолей лапищей за деревянный брус румпеля. В ногах у Хорнблоуэра на свернутой вчетверо парусине лежал раненый Клавдий. Он неровно и хрипло дышал, не открывая глаз. Лицо его было перекошено страдальческой гримасой. Руки по-прежнему прижаты к животу. Горацио догадывался, что раненый обречен. Во времена парусного флота смертность от подобных ранений была почти стопроцентной. Умом Хорнблоуэр сознавал высшую справедливость такого конца для жулика и мошенника, беззастенчиво ограбившего не одну сотню людей, но в душе все-таки жалел «дока», к которому успел привыкнуть за последние недели. Словно прочитав его мысли, раненый застонал и открыл глаза.

— Где я? — прошептал он, встретившись взглядом с Хорнблоуэром.

— Вы в шлюпке, доктор, — успокаивающе проговорил вполголоса Хорнблоуэр. — Скоро мы будем на корабле. Там есть доктор, я имею в виду судового врача. Он вас заштопает, и все будет хорошо.

— Идите к черту, Хорнблоуэр! — презрительно фыркнул Клавдий, к которому на минуту словно вернулись прежние силы и несносный характер. — Кого вы хотите обмануть? Я ведь ранен в живот, не так ли? А, ладно! Плевать я хотел. В свое время я многих исповедовал, но никогда не исповедовался сам. Хотите, я исповедуюсь перед вами? А, Хорнблоуэр?

— Успокойтесь, доктор Клавдий, берегите силы. Лежите тихо. Через десять минут будем на месте.

— Для меня уже нет места на этом свете, и вы знаете это так же хорошо, как и я, — возразил Клавдий, начиная задыхаться. — И все-таки я рад, что умираю здесь, а не на виселице в Ньюгейте! Пусть я грешил, но ведь я искупил свою вину хоть немного, а, Хорнблоуэр? Скажите, что я помог вам. Ведь правда помог? О-о-о… — протяжно и громко вдруг застонал он, тело его выгнулось дугой, изо рта хлынула кровь, и несколько секунд спустя все было кончено. Только открытые глаза по-прежнему смотрели на Хорнблоуэра с немым укором, словно обвиняя его в отказе дать последнее утешение умирающему. Хорнблоуэр тяжело вздохнул, протянул руку и дрожащими пальцами закрыл веки.

По правде говоря, эта боевая часть корабля вовсе не нуждалась в командире такого ранга. В бою ею командовал мичман. Но капитан сам напросился сюда, когда адмирал Нельсон поинтересовался у него, где бы ему хотелось находиться во время предстоящего сражения. Выслушав несколько необычную просьбу, Нельсон удивленно хмыкнул, но возражать не стал.

Считая себя обязанным Хорнблоуэру, адмирал согласился бы, наверное, и не на такую причуду, лишь бы сделать приятное человеку, который во многом способствовал предстоящему сражению.

На самом деле просьба капитана объяснялась свойствами его характера, с которыми он с переменным успехом боролся всю жизнь: застенчивостью, неумению быстро сходиться с людьми и обостренной мнительностью. Он так и не сошелся ни с кем из офицеров с «Виктории». Те смотрели на «чужака», как на пассажира, заранее считая за возможную обузу и не видя в его присутствии на борту ровно никакой нужды. Экипаж флагмана сложился давно, каждый знал цену себе и другим, и проникнуть в этот закрытый мирок можно было, только съев сначала не один пуд соли с его обитателями. Хорнблоуэр понимал это и не обижался. То есть он обижался, конечно, но с таким же успехом можно было обижаться на море, в котором погибают люди.