– Хм… – Дабби долго и пристально смотрел на него. Потом вдруг решился. – Хорошо. Сделаем так.

– Мне нужно минут двадцать, чтобы дойти. Может быть, полчаса. Начинайте по моему выстрелу.

– Ладно, парень. Смотри не поскользнись…

И Глеб попятился назад, чувствуя, как отяжелело и затекло все тело. Наконец он достаточно удалился от других. Встал на ноги. Ноги дрожали. И тогда пришел страх – впервые за эту ночь.

В наружную дверь несколько раз ударили чем‑то тяжелым, снова посыпались стекла, в ответ с крыши ударило несколько выстрелов – и на время все стихло. Сайрус, прижимаясь спиной к простенку, подался к выбитому окну, выглянул – и тут же очень быстро поднял руку с револьвером и дважды выстрелил вниз, и отпрянул. Снаружи завопили, ударил винтовочный выстрел, потом еще несколько. Зазвенела и закачалась люстра, осколки хрусталя разлетелись по комнате. Светлана зарядила последний револьвер, собрала в кучу стреляные гильзы – зеленые картонные стаканчики с медными донышками, воняющие остро и зло. И вновь раздались удары и стрельба внизу, потом вдруг часто‑часто захлопали выстрелы за углом и тут же – под окнами. Сайрус напряженно всматривался в то, что происходит снаружи. Рука его, напряженно изогнутая, подрагивала. Ствол револьвера смотрел в потолок.

– Что там? – спросила Светлана.

Рука произвела неопределенное действие, потом Сайрус повернулся всем телом.

– Кажется, свои, – сказал он. – Констанс, выйди на лестницу, посмотри…

Было слышно, что внизу, в вестибюле, бубнят возбужденные голоса – и со скрипом открывается тяжелая наружная дверь. Голоса забубнили веселее.

Констанс пересекла прихожую – револьвер в руке, каблучки по паркету – и вышла на мрамор лестницы. Голоса доносились громко, гулко и неразборчиво. Она постояла, обменялась с кем‑то парой фраз и стала возвращаться. Теперь к ее шагам присоединились другие – мягкие и сильные.

Но в гостиную Констанс вошла одна.

– Это полковник Вильямс, Сайрус. Он просит принять его.

– Попроси его войти, сестра.

Сайрус оттолкнулся от стены и механическими шагами дошел до середины комнаты, остановился, закачался – и упал бы, но взлетевшая Светлана, и черная Констанс, и незнакомый сильный человек, пахнущий порохом и дождем, подхватили его, подвели к креслу, усадили. Сайрус был уже без сознания. Повязка с затекшего глаза слетела, обнажив черно‑багровый кровоподтек, здоровый глаз закатился под веко…

– Вот неудача, – сказал человек (полковник Вильямс, вспомнила Светлана, я ведь видела его где‑то!), вытирая черным платком свое лицо. – Милые леди, я подозреваю, что лорду необходим врач. Причем немедленно. Если позволите, я отдам распоряжение…

Здесь не было теней – вечные сумерки. Не было неба и солнца – лишь низкий войлочно‑дымный полог, тяжелый и провисающий над головой подобно мокрому брезенту и истонченный к краям. Море и земля там, у размытого горизонта – вздымались. Когда‑то это поражало Глеба. Потом он привык.

Деревья стояли безлистные и черные (опаленные – мелькнуло, выхваченное памятью из картин минувшего вечера… Боже, как давно это было!..), кусты стали хворостом, пропала трава. Слой пыли или тонкого пепла покрывал все, и лишь на дне лощины, к удивлению Глеба, вязко журчал полноводный ручей. И это были единственные звуки мира.

Стараясь не оскользнуться на пыльных камнях и не ссыпаться, он прошел под скалой, на которой в каком‑то другом пространстве сидел его отряд, и выбрался на карниз ладони в три шириной. Быстро, почти бегом, не озираясь, не в силах одолеть чувства опасного не одиночества, стиснув зубы и ругая себя, и вдруг – гордясь собой, и тайно любуясь, и вновь – в страхе и слабости, Глеб выбрался на дорогу и свернул к мосту.