|
Даже холодок продрал по коже, пробежал по лопаткам, когда дошла до нее вся суть Маряниных слов. В мире есть трава и солнце: трава — в общем, хорошая и нужная — под ногами, солнце — вверху. Трава растет везде, где только можно, бездумно и беспечно. Есть люди, которые живут, как живется, без больших помыслов, мечтаний и целей, и есть другие люди, которые хотят добра и счастья для всех и сражаются за правду и честь. Жизнь этих людей излучает свет и радость, как само солнце, и надо быть только таким, только солнцем!
— Маряшка! — донеслось с лодки. Маряна перевернулась со спины, и они поплыли к лодке. Отец развязал сумку из-под противогаза, постлал на коленях вафельное, не первой свежести полотенце, разложил пучки зеленого лука с белыми головками, редиску. Потом нарезал на куски хлеб и принялся резать на дольки большого копченого шарана. Спазма перехватила Фимино горло, когда она увидела все это: со вчерашнего вечера ничего во рту не держала! И есть ведь не хотелось. Локтя сидел на носу, держа на ладошке раковину, и рассматривал дымчатый, лиловато-синий рисунок на створке. Марянин отец смачно захрустел редиской; борода его так и ходила вся. — А вас что, приглашать надо? — Маряна посыпала солью хлеб. Первым подполз к полотенцу Локтя, ухватил дольку шарана и стал зубами срывать золотистую, в чешуе кожицу. Фима еще немного крепилась, потом и она придвинулась, застенчиво протянула руку и взяла копченый хвостик. — Лук бери и редиску! — приказала Маряна. После еды поменяли еще два места, выбирая самую крупную и красивую ракушку. Локтя до того втянулся в дело, что даже покрикивал на Маряну, когда на ее лопате оказывался один песок, выбрасывал за борт ракушечный бой. — А про отца Василия ничего не знаешь? — вполголоса спросила Маряна. — Откуда? — Так вот… Это все от Авери… — полушепотом сказала Маряна, чтоб отец не слыхал. — Утварью закрытой церкви торгует… Четыре иконы вчера Льву продал… — Что ты говоришь?! — воскликнула Фима и вдруг вспомнила пристань, подошедшую «Ракету» и Аверю, знакомящего попа со Львом, и вежливый разговор их. — А туристы-то переругались насмерть, разъехались. Локтя поднял на них чуть раскосые, как и у Фимы, глаза. Маряна вдруг спохватилась: — Работай… Нечего подслушивать старших… Мало ли о чем мы хотим поговорить. Локтя надулся: — Я работаю… Ты не забыла, завтра нам опять дом обмазывать? Или сбежишь? — Ох, этот дом! — Фима насупилась. — Когда же наконец станут у нас строить не из этого чертова ила? — Сбежишь? — опять спросил Локтя. — Это уж мое дело: захочу — сбегу, захочу — нет. — Не сбегай, Фима, не надо, мама жаловалась с утра на поясницу и… — Там видно будет. Работай.
Глава 10 А УТРОМ…
Фимины ноги вязнут в иле, она топчет крутую жижу, перемешанную с соломой, тяжело перебирает ногами. Груня, получившая в бригаде отгул, мажет во второй раз просохшие стены. Мать бросает ил из лодки на греблю. Солнце взошло не так давно, и его косые лучи пробиваются сквозь заросли акации: эти деревья любят здесь сажать, и не только потому, что тут они хорошо растут, но и потому, что ствол у них твердый, тверже дуба, и всегда идет на жерди для каркаса дома — не поломаются, не подгниют. Ил шуршит, чавкает, чмокает под Фимиными пятками, а сзади — шлеп-шлеп-шлеп — с материной лопаты слетают, сползают огромные темные лепешки… Локтя снует по дому — готовит завтрак. |
