Вот его высказывания по этому поводу:

«Да, та лингвистическая квалификация, которая дается в тексте заключения, в ряде случаев может существенно отличатся от юридической. Привожу простой пример: Закон «О противодействии экстремист-ской деятельности» претерпел ряд редакций. В принципе мы, как лингвисты, не обязаны отслеживать все изменения в законодательстве. Когда он принят… та или иная редакция… А вот юрист — обязан. Когда он получает мое заключение, где подробно расписано, какое именно деяние, квалифицируемое как экстремистская деятельность, то он должен видеть, какая редакция закона действовала на момент совершения самого деяния. Вот сейчас — это экстремистская деятельность, а может, это время было 2 года назад, когда была другая редакция закона, а он не попадает под это, поэтому итоговая квалификация будет юридической».

Как видите, он считает обязанностью эксперта дать квалификацию преступления, а судья обязан проверить, соответствует ли данная экспертом квалификация действующему законодательству.

Или вот такой его перл: «Я исхожу из того, что призыв к тотальному уничтожению государства может быть истолкован, как призыв к свержению основ конституционного строя. Я исхожу из такой посылки, я не доказываю эту посылку. Это вопрос юристов. Я исхожу из того, что… Пусть юристы доказывают. Если эта посылка справедлива, то, если не справедлива… Пусть юристы доказывают».

От эксперта требуются сведения, а Кортиков дает суду посылки для самостоятельного поиска судом доказательств — этих самых сведений.

А вот адвокат начал формулировать Кортикову вопрос: «Вы же пишете, что «рассматривается экспертам как преступление», то есть, вы свое мнение даете, что является преступлением…».

Кортиков его перебивает: «Я рассматриваю, как преступление, я не являюсь юристом, я не могу доказать, преступление это или не преступление. Я лично рассматриваю это как преступление. На основе этой посылки, я делаю следующие логические выводы и окончательные. Мое заключение должно быть оценено судом».

Для сравнения вспомните ответы эксперта Секераж на аналогичные вопросы обвинителя.

«Прокурор. А то, что вы заложили в своем экспертном заключении — это ваше индивидуальное восприятие?

Ответ. Нет, это экспертная оценка.

Прокурор. Правильно ли я вас поняла, что эксперт законодательством все-таки пользуется?

Ответ. Знание законодательства и знание права является составной частью специальных знаний эксперта, но не умение квалифицировать деяния».

То есть в заключении Кортикова объективных сведений и близко нет, его выводы — это заключение о наличии в тексте преступления, а суд, по его мнению, обязан сам эти его выводы оценить и доказать их, поскольку сам Кортиков доказать это не может.

Если не считать это попыткой извернуться от обвинения в заведомо ложном заключении, то тогда Кортиков совершенно не понимает, кто такой эксперт, и что эксперт обязан предоставить суду в выводах своей экспертизы.

Для целей данного заявления буду считать, что когда он выдавал суду за сведения всего лишь свои убеждения как заключение лингвиста, Кортиков не понимал, что делает, из-за своей некомпетентности.

Напомню, что когда заключение Кортикова было зачитано в суде при первом слушании дела в присутствии профессора Борисовой, то она сразу же отметила: «Во-первых, меня сразу же слегка шокировало, что собственно лингвистического анализа не последовало. В частности, «Смерть России» — эта фраза омонимична даже чисто грамматически. Так вот, «Смерть России» может быть дательным падежом (кому смерть?), а может быть родительным падежом (чья, кого смерть?). В каких условиях наступает смерть России? Мне кажется, что для вывода относительно того, какую роль играет эта фраза для воздействия на общественное сознание, такого рода постановка вопроса была бы весьма не лишней».