Дмитрий Манасыпов. Тренер
Пролог: Капитан, капитан, улыбнитесь…
Почему футбол в России – ногомяч? Почему он не стал вторым Мацуевым? Почему вообще все?! Если сидишь в «обезьяннике» где-то на северо-западе Москвы, лучше вопросов не найти. Обстановка располагает. Казенно-зеленые стены. То ли лавка, то ли нары, решетка напротив. Край доски, гладко отполированной такими же, как он, больно врезается в ноги. Сидеть неудобно, но вопросов о комфорте здесь никто и не задает…Да к черту. Не в том дело. Доигрался. Вчистую доигрался, везде. Глупо как все получилось… Встал на трассе, как маленький обиженный мальчик, закрылся от всех. Гаишники в стекла колотят, а он сидит и не слышит. В ушах до сих пор слова Петровича: – Прощального матча не будет. Для кого играть собрался, Юра? Для уборщиков, что ли? Никто не придет. Понимаешь?
– Дисквалификация всего на год, не страшно. Отдохнешь, вернешься… Ну? Ну, ну… Кивнул, ушел, сел в машину и уехал. Смотрел и смотрел на родной стадион «Открытие», пока тот в зеркалах не пропал. И внутри что-то копилось, сжималось…и рвануло там, на трассе. Потому и встал. Ни вперед, ни назад. Ему сигналили из скопившихся сзади машин, материли… наверное. А он продолжал сидеть, его словно выключило. Вот красную и выписали, без предупредительного «горчичника». Когда в отделение привезли, сразу понял: узнали. За спиной слышалось: «Столешников, Столешников, я бы на его месте…» Чего ты бы на моем месте?! Ты бы, прежде чем говорить, на него попал. Ладно хоть оставили в покое, одного. Со своими мыслями. Почему вообще? Да все просто. Мамы не стало. Его мамы не стало. А ему восемь. Вокруг лето, первые каникулы школьные, а ее нет. И никому нет дела до его беды, когда, в то же самое лето, не стало целой страны. В школу пошел еще в Союзе, даже октябренком стал, книжки какие-то в актовом зале вручали вместе со звездочкой. Ему Пушкина дали, тоненькую книжицу, мама улыбалась. Открыла… Столешников не плакал, когда его мамы не стало: слишком неожиданно это случилось. Соседи, родственники зеркала занавешивали, какие-то бабульки вокруг него суетились… «Ты бы поплакал, сынок, не держал внутри». Он удрал от них во двор. Сел на бордюр, вздохнул. Все пытался осознать: как же ему теперь, когда мамы нет? Именно тогда он увидел отца в первый раз… – Меня Валерий зовут. А ты, значит… Юра? Да, Юра. Юра Столешников. Солнце било прямо в глаза, он щурился и лица отца почти не видел. Тот чуть сдвинулся, заслонив болезненно яркий свет, и Юрке вдруг стало легче. Этот еще чужой, скупой на жесты человек спокойно расспрашивал про школу, мол, с тройками, без? И чем он, Юрка, интересуется. Спорт? – Фортепьяно. Мама мечтала, что он будет играть, ей нравилось, какой тут спорт? В спорте травмы, а ему пальцы беречь надо. А отец вдруг, раз, и футбол. А за кого Юра болел? Да ни за кого, он футбол в прошлом году даже не смотрел, так, чуть-чуть. И тут вопрос: за кого болеешь?… – За «Спартак». Мы с тобой – за «Спартак», понял? «Спартак»? Значит, «Спартак». И впервые за этот долгий и страшный день Юрка почувствовал, что он не один. Потому и стал играть в футбол, вместо фортепьяно, вот вам и почему. А вторым Мацуевым он бы и не стал. Не тот характер. Вместо этого Столешников стал капитаном… был капитаном. Сборной. И вот из-за него-то, бывшего капитана, в стране у нас не футбол, а ногомяч.
Восемьдесят шестая минута. |
