Теперь мы много времени проводили вместе в магазине, бродили там среди книг, среди всех этих историй, написанных психами, и наша собственная история была не самой ужасной и даже не самой безумной. Далеко не самой. К нам приходили психи и с заговорщическим видом покупали истории, написанные психами. А за окном стоял июнь, и кровь высыхала очень быстро.

На деревянных ножках этажерок еще оставалось несколько кровавых пятен, хотя весь следующий день я отскребал пол и стены в радиусе трех метров.

Мать это коробило. Она держала руку на перевязи и не ходила в ту часть магазина, где все это произошло. Если какая‑нибудь покупательница забредала в опасную зону, мать огибала шкафы и поджидала ее с другой стороны.

Пришлось мне пригласить профессионального уборщика. Фирма по уборке помещений прислала своего специалиста, как они выражались, гарантировав отличный результат и даже то, что мыльная вода не зальет весь магазин и не подмочит книжный склад.

На матери было летнее платье. От синяков и ссадин не осталось и следа. Кроме того, я запрещал ей много пить, так что внешне она была в отличной форме. Более того, я каждый день водил ее обедать, и она успела набрать несколько лишних килограммов. Я радовался результатам моих стараний. Конечно, мать делала вид, что в ужасе, но на самом деле была со мной согласна, тем более что эти килограммы очень удачно распределились в самых стратегически важных местах.

На мой взгляд, она была еще вполне хороша собой. Случалось, покупатели долго вертелись вокруг нее, увлекали в глубь магазина и там говорили с ней тихим голосом. Если я спрашивал об этом Коринну и Сандру, они удивлялись, что я задаю такие вопросы, – будто сам не вижу.

Короче говоря, пригласил я уборщика.

Когда он вошел, я говорил по телефону: рассказывал девочкам, что их Беатрис дремлет на солнышке посреди тротуара. Я предпочел отложить на потом неприятную новость. Мать разбирала почту.

Мы посмотрели на него и замерли, точно громом пораженные.

Немного погодя, то есть едва оправившись, мать подошла ко мне и потянула за рукав.

– Знаю, – сказал я прежде, чем она успела открыть рот. – Сам вижу. Просто чертовщина какая‑то.

*

Остаток утра мы глаз не спускали с уборщика, так что в конце концов он стал недоверчиво на нас коситься.

Время от времени мать выходила пропустить рюмочку, и я не в силах был ей помешать.

Для меня это тоже был шок. Сходство уборщика с моим отцом было разительным, я как будто вернулся в детство. Сердце мое сжималось, и старые, давно забытые чувства снова оживали во мне. Я‑то полагал, что они давным‑давно умерли, эти чувства. Не то чтобы я сам их в себе задушил, нет. Во всяком случае, не на уровне сознания. Так или иначе, я был совершенно растерян и, когда магазин пустел, присаживался на стул. С одной стороны, это все же был приятный сюрприз, а с другой – я чувствовал, как исподволь подкрадывается страх, но гнал его прочь, что не требовало пока особых усилий.

Само собой, этот человек был старше, чем отец, когда я его знал. На вид ему было лет пятьдесят. У него было изможденное лицо, волосы с проседью, сутулая спина, и вообще он весь казался каким‑то потухшим – но ошибиться и не узнать его было невозможно.

Стараясь не встречаться со мной взглядом, он принялся намыливать ковролин.

В полдень, не очень хорошо понимая, что делаю, я заказал еду на троих. Мать была не лучше: как будто так и надо, она освободила столик в глубине магазина.

Но этот тип долго не позволял к себе подступиться.

Всю следующую неделю они с матерью встречались в городе – то на террасе кафе, то в ресторане.