- Если б у вас, ребятишки, машина была, я бы, может, с вами прокатилась.

Она улыбнулась. Для такого рта зубы казались крупноваты.

- Поехали, - сказал Пит. И мы поехали.     

Мест, где можно поудить окуня, в нашей части штата немного. Водится форель, в основном - радужная. Немного ручейной и калифорнийской в горных речках, да серебристая в озере Римрок и в Синем озере. Вот, в общем-то, и все. Разве что в конце осени заходят в некоторые реки на нерест лосось и голец. Хотя если ты рыбак, сидеть сложа руки не приходится. На окуня же никто не ходил. Среди моих знакомых было полно таких, кто если и видел окуня, то только на картинке. Однако отец мой на окуней насмотрелся, когда рос в Аризоне и Джорджии, и на лопуховскую рыбу имел большие виды. Поскольку Лопух был корешем.

В тот день, когда привезли рыбу, я ходил в город, в бессейн. Помню, только вернулся - и тут же опять убежал. Потому что папка собирался помочь Лопуху с рыбой. Грузовая почта доставила три аквариума из Батон-Ружа, штат Луизиана.

Мы поехали на лопуховском пикапе: папка, Лопух и я.

Аквариумы на поверку оказались тремя бочками, упакованными в клети из сосновых досок. Они стояли за депо, и каждую отцу с Лопухом пришлось поднимать вдвоем, чтобы погрузить в кузов.

Лопух ехал по городу очень осторожно и так же осторожно ехал до самого дома.

Через свой двор он проехал без остановки. И затормозил только в футе от пруда. К тому времени почти стемнело, поэтому фары он выключать не стал и вынул из-под сиденья молоток и монтировку. А потом они с отцом подтащили клети поближе к воде и стали обдирать первую.

Бочка внутри клети была обернута мешковиной, а в крышке имелись дырочки величиной с десятицентовик. Крышку сняли, и Лопух посветил внутрь фонариком.

Казалось, в воде сновал миллион мальков окуня. Зрелище ошеломительное, будто на поезде привезли маленький океан.

Лопух подкантовал бочку к кромке воды и опрокинул ее. Вынул фонарик и посветил в пруд. Но там уже ничего видно не было. Только слышалось кваканье лягушек, но после заката их всегда слышно.

- Давай, я остальными займусь, - сказал отец и протянул руку, будто собирался взять у Лопуха из комбинезона молоток. Но Лопух отступил и помотал головой.

Он вскрыл оставшиеся клети сам, оставив на одной темные капли крови, потому что ободрал об нее руку.     

C того вечера Лопух стал другим.

Больше никого к себе не пускал. Обнес забором выгон, а потом обнес колючей проволокой под током еще и пруд. Говорили, что этот забор съел все его сбережения.

Конечно, после этого отец с Лопухом знаться перестал. С тех самых пор, как Лопух его обломил. Не по части рыбалки, заметьте, ведь окуньки-то были совсем крохотные. Но он и посмотреть на них не дал.

Как-то вечером через два года после этого отец работал допоздна. Я понес ему еду, термос чая со льдом, и застал за разговором с Сидом Гловером, наладчиком.

Входя, я услышал, как он говорит:

- На него посмотришь, так можно подумать, что он женат на этих рыбах.

- Как послушать, - сказал Сид, - он бы лучше этим забором дом свой огородил.

Тут папка увидел меня, и я заметил, как он Сиду знак глазами сделал.

Но через месяц отец Лопуха дожал. В смысле, сказал Лопуху, что нужно, мол, слабую рыбу прореживать, чтобы остальной было вольготнее. Лопух стоял, уставясь в пол, и подергивал себя за ухо. Папка сказал, что сам приедет завтра и займется, потому что уже пора. Лопух, в общем-то, и не согласился. Просто не сказал "нет", только и всего. Только еще подергал себя за ухо.     

Когда папка в тот день вернулся с работы, я уже его поджидал. Достал его старые блесны на окуня и проверял пальцем тройные крючки.