|
И когда что случалось, а дети тут же, и нельзя по-человечески поговорить, только ругаться – это почему-то можно при детях, – и я думала тогда: господи, вот если дадут квартиру и у ребят будет своя комната, а у нас своя спальня, тогда уж можно будет ссориться как следует и говорить обо всем, что думаешь; а сегодня я увидела все наяву и подумала – а теперь зачем ругаться; теперь только жить да жить в свое удовольствие. И я думала – это уже по дороге сюда: вот приеду к тебе и скажу это тебе, чтоб ты знал, что мы никогда больше не будем ссориться, ты только поправляйся скорее. Я еще думала: на заводе тебе торжественную встречу устроят, ты ведь у них герой теперь, а я дома – как я тебя встречу? Ты ведь и для нас герой, не только для них, для других, я ребятишкам так и сказала – у нас папка герой. Володька спрашивает – как Матросов? А я говорю – да, как Матросов, только в мирное время. И я решила, что скажу тебе, чтобы ты не думал, будто я не понимаю, что ты сделал и каким ты показал себя, что я только о квартире думаю да о барахле. Я думала, скажу это, как только приду, а сама – про квартиру, про прачечную… Ты не сердись, Гоша…
Крылов с трудом садится. Нет, нет, ты лежи, не подымайся… Дай я тебя причешу. А то тут к тебе одна… корреспондентка собирается. Чего это она – писать про тебя будет? Крылов. Где она – здесь? Слушай, это… Скажи ей… пусть поднимается. А ты подожди там. Крылова. Зачем это? Крылов (нетерпеливо). Иди, потом придешь. Крылова выходит. Крылов какое-то время лежит один. Потом входит Косарева. Косарева. Здравствуйте, Игорь Михайлович. Крылов. Здравствуйте… Косарева. Я из вечерней газеты. Готовлю материал о вчерашнем случае. И в частности – о вас. (Берет стул, садится.) Крылов. А я при чем? Косарева. О вашем геройском поступке. Крылов. Это еще каком? Косарева. Ну – как вы прыгнули на аварийный рубильник, чтобы спасти… Это ведь действительно геройство. Я сама не люблю громких слов, хотя и вынуждена иногда их писать, но это называется именно так. Крылов. А про это про все кто вам рассказал? Косарева. Многие… Директор ваш, например. Крылов. Так… А больше он ничего не говорил? Косарева. Больше? Про что? Крылов. Ну, не знаю… Про Степанова, например. Или про прокладки… Косарева. Я понимаю вас, поверьте. Мне кое-что рассказали о ваших порядках. Крылов. Так вот и написали бы о них. Косарева. Это своим чередом. Но к вам-то я пришла не из-за этого, я бы не стала вас беспокоить в таком состоянии. У вас мне нужно узнать другое, то, что, кроме вас, никто не скажет. Крылов. Вот ваша газета прогресс технический расписывает – как хорошо, когда он есть. А когда его нет, когда он только на собраниях да в отчетах – тогда как? Вот так?! Косарева. Я понимаю, но я не об этом сейчас. Я о другом – о подвиге вашем. Крылов. Да что вы все про свой подвиг, дался он вам… Косарева. Не про мой – про ваш. Крылов. Не в этом сейчас дело, как вы в толк не возьмете, сейчас не об этом надо писать! Косарева. Господи, и вы меня учить. Мало мне вашего Басаргина. Крылов. Да нет, вижу, не мало, вижу, в самый раз. Косарева. Слушайте, Гоша, поймите, я, конечно, могла бы написать о вас и без вас, по рассказам других. Герой в больнице, так что… Но ведь я хочу как лучше, как точнее. Потому что статью прочтут десятки тысяч, и если в ней будет хоть какая-нибудь неточность, то ее потом уж не выправишь. Вы же не сможете обойти всех подписчиков и всем доказать, что на самом деле что-то было по-другому… Крылов. Вот именно. Потом уж не поправишь, Косарева. Ну… Поняли наконец. |
