— Побольше бы вам удачи, — сказал я.

— Побольше бы сил вам самому, — отвечал он сурово.

Спроси его имя и род занятий и осведомись, куда он направляется.

— Я не желаю быть излишне любопытным, сэр, — сказал я, — но истинно ли было бы сказать, что вы — птицелов?

— Не птицелов, — ответил он.

— Жестянщик?

— Не он.

— Человек путешествующий?

— Нет, не то.

— Скрипач?

— Не это.

Я улыбнулся ему в добродушном замешательстве и сказал:

— Вас, хитрого вы вида человек, трудно распознать, и положение ваше отгадать не просто. Вы кажетесь очень довольным, с одной стороны, но опять-таки вы, кажется, не удовлетворены. Какие у вас претензии к жизни?

Он пускал в меня мешочками дыма и внимательно смотрел на меня из-за волосяных кустов, произраставших у него вокруг глаз.

— Это жизнь? — ответил он. — Я бы охотнее обошелся без нее, — сказал он, — ибо с нее удивительно мало проку. Ее не поешь и не попьешь, в трубке не покуришь, она не защищает от дождя, и прижать ее в темноте не ахти как приятно, если ее раздеть и уложить с собой в постель после ночи, полной портера, когда весь дрожишь от алой страсти. Она есть великое заблуждение и входит в число предметов, без которых лучше обойтись, вроде ночных горшков и заграничного сала.

— Хорошенькие разговорчики в такой великолепно оживленный денек, — пожурил я, — когда солнце гудит в небесах и шлет вниз отличные новости к нам в усталые косточки.

— Или, то же самое, перины, — продолжал он, — или хлеб, изготовленный мощными паровыми машинами. Это жизнь, вы скажете? Жизнь?

Разъясни трудность жизни, но при этом подчеркни ее сладостную и желанную суть.

Какую это сладость?

Цветы весной, величие и довольство человечьей жизни, птичья песня под вечер — ты отлично знаешь, о чем я.

Все равно, насчет сладости я не уверен.

— Трудно правильно увидеть ее форму, — сказал я хитрому человеку, — или вообще дать определение жизни, но если жизнь для вас связывается с удовольствием, то один мне говорил, что в городах она бывает более высокой марки, чем в сельских частях страны, и, говорят, самый высший сорт дают в определенных частях Франции. Вы когда-нибудь замечали, как ее много в кошках, когда они совсем еще несовершеннолетние?

Он обиженно посмотрел в моем направлении.

— Это жизнь? Не один человек провел сто лет в попытках уловить измерения ее, а как только наконец поймет ее и заведет в голове своей некоторый порядок ее, тут же, как назло, — бух в кровать и умирает! Умирает, как отравившийся

пастуший пес. Нет ничего опаснее, курить ее не покуришь, никто не даст тебе за нее ни гроша, ни полушки, и в заключение — она тебя убивает. Странное это сооружение, очень опасное, смертельная ловушка в полный рост. Жизнь?

Он сидел тут с видом человека, раздосадованного собой, и, не разговаривая, оставался некоторое время за серой стеночкой, построенной им себе посредством трубки. По прошествии некоторого времени я предпринял еще одну попытку выяснить, каким делом он занимается.

— Или вы за зайцами? — спросил я.

— Не это. Не это.

— Рабочий и путешествуете по найму?

— Нет.

— Возите паровую молотилку?

— Точно нет.