— Водитель оставался в машине. Он был сам не свой, бедняга.

— Трое… — Казалось, что, водя пальцами по голой стене, Мартинс обнаружил пусть даже не трещину, но, по крайней мере, шероховатость, не сглаженную заботливыми строителями. — Вы можете описать их?

Но Кох не привык приглядываться к живым. Взгляд его привлек лишь человек в парике, остальные были просто обычные люди, не рослые, не низкие, не толстые, не тощие. Видел он их с большой высоты, склоненными над своей ношей: они не смотрели вверх, а он быстро отвернулся и закрыл окно, сразу поняв, что не стоит попадаться на глаза.

— Собственно говоря, герр Мартинс, показывать мне было нечего.

Нечего, думал Мартинс, нечего! Он уже не сомневался, что совершено убийство. Иначе зачем же скрывать время смерти? Два единственных друга Гарри в Вене хотели успокоить его денежными подачками и билетом на самолет. А третий? Кто он?

— Вы видели, как выходил герр Лайм?

— Нет.

— Слышали вскрик?

— Только визг тормозов, герр Мартинс.

Мартинс подумал, что ничем, кроме слов герра Коха не подтверждается, что Гарри был убит именно в тот миг. Медицинское свидетельство имелось, но время смерти в нем указывалось с точностью до получаса, и доверия оно внушало не больше, чем слова доктора Винклера: опрятного, сдержанного человека, хрустящего рубашкой среди распятий.

— Герр Мартинс, мне только что пришло в голову — вы остаетесь в Вене?

— Да.

— Если вам нужно пристанище, то договоритесь с властями и занимайте квартиру герра Лайма. Это реквизированная собственность.

— Ключи у кого?

— У меня.

Кох повел Мартинса в квартиру, принадлежавшую Лайму. В темном маленьком коридоре все еще пахло дымом турецких сигарет, которые всегда курил Гарри. Казалось странным, что этот запах держится в складках штор так долго после того, как сам человек стал мертвечиной, прахом, пищей для червей.

Гостиная выглядела нежилой. Мартинсу показалось, что даже слишком нежилой. Стулья стояли у стен, на столе, за которым Гарри, очевидно, писал, не было ни пыли, ни бумаг. Паркет блестел как зеркало. Кох отворил одну из дверей и показал спальню: кровать была аккуратно застелена свежим бельем. В ванной не было хотя бы даже использованного лезвия, говорящего о том, что несколько дней назад эту квартиру занимал живой человек.

— Видите, — сказал Кох, — квартира вполне подготовлена для нового жильца. Ильза все убрала.

Да, квартира была убрана на совесть. После умершего должен оставаться какой-то мусор. Человек не может внезапно отправиться в самое долгое из путешествий, не оставив неоплаченного счета, неотправленного письма или фотографии девушки.

— Здесь не валялось никаких бумаг?

— Герр Лайм всегда был очень аккуратен. Бумаги лежали в корзине и в портфеле, но их унес его друг.

— Друг?

— Джентльмен в парике.

Конечно, Лайм мог отправиться в это путешествие не столь уж внезапно, и у Мартинса мелькнула мысль, что, может быть, Гарри ждал от него помощи.

— Я думаю, мой друг был убит.

— Убит? — Сердечность Коха была уничтожена этим словом. — Я бы не пригласил вас сюда, если бы мог подумать, что вы скажете такую нелепость.

— Тем не менее ваши показания могут оказаться очень ценными.

— Мне нечего показывать. Я ничего не видел. Это не. моя забота. Прошу вас немедленно уйти. Ваше предположение совершенно необдуманно.

Он вытеснил Мартинса в коридор; запах табачного дыма стал уже немного слабее. Последними словами Коха перед тем, как захлопнуть свою дверь, были: «Это не моя забота».