— Это очень важно, — сказала она, — если только все правда.

— Из этого ничего не следует. Кох ведь уклонился от дознания, неизвестный тоже мог так поступить.

— Я не о том, — сказала Анна. — Выходит, они лгали. Курц и Кулер.

— Может, не хотели подводить человека, если то был друг.

— Еще один друг — на месте катастрофы? Где тогда честность вашего Кулера?

— Как же нам быть? Кох отказался продолжать разговор и выставил меня из квартиры.

— Меня не выставят, — сказала она, — ни Кох, ни его Ильза.

Путь к дому оказался долгим: снег прилипал к подошвам, и они шли медленно, словно каторжники в кандалах. Анна спросила:

— Еще далеко?

— Не очень. Видите толпу? Примерно там.

Толпа казалась кляксой на белом фоне, она текла, меняла очертания, расплывалась. Когда они подошли поближе, Мартинс сказал:

— Кажется, это тот самый дом. А что там, политическая демонстрация?

Анна Шмидт остановилась.

— Кому вы говорили о Кохе?

— Только вам и Кулеру. А что?

— Мне страшно. Вспоминается… — Анна неотрывно смотрела на толпу, так и не сказав Мартинсу, что из ее сложного прошлого всплыло у нее в памяти.

— Уйдемте, — взмолилась она.

— Ну что вы, мы ведь пришли по делу, немаловажному.

— Узнайте сперва, чего все эти люди… — И сказала странные для актрисы слова: — Ненавижу толпу.

Мартинс неторопливо пошел по липкому снегу один. Там был не политический митинг, потому что никто не произносил речей. Мартинсу показалось, что люди оборачиваются и смотрят на него так, словно он был тем, кого они ждали. Подойдя к толпе, он убедился, что дом тот самый. Какой-то человек сурово глянул на него и спросил:

— Тоже из этих?

— Кого вы имеете в виду?

— Полицейских.

— Нет. Что они здесь делают?

— Шастают весь день туда-сюда.

— А чего все дожидаются?

— Хотят посмотреть, как его увезут.

— Кого?

— Герра Коха.

У Мартинса промелькнула мысль, что раскрылось умышленное уклонение от дачи показаний, хотя вряд ли это могло служить причиной ареста. Он спросил:

— А что случилось?

— Пока никто не знает. Полицейские никак не решат, то ли самоубийство, то ли убийство.

— Герра Коха?

— Ну да.

К собеседнику Мартинса подошел ребенок и подергал за руку.

— Папа, папа. — В шерстяном колпаке мальчик походил на гнома, лицо его заострилось и посинело от холода.

— Да, мой милый, в чем дело?

— Через решетку я слышал, как они говорят, папа.

— О, хитрый малыш. Что же ты слышал, Гензель?

— Как плачет фрау Кох, папа.

— И все, Гензель?

— Нет, еще слышал, как говорил большой дядя.

— Ну и хитрец ты, маленький Гензель. Расскажи папе, что он говорил.

— Он сказал: «Вы не сможете описать этого иностранца, фрау Кох?»

— Вот, вот, видите, они думают, что это убийство. Да и как же иначе? С какой стати герру Коху резать себе горло в подвале?

— Папа, папа.

— Да, Гензель?

— Я глянул в подвал сквозь решетку и увидел на куче кокса кровь.

— Ну и ребенок! С чего ты взял, что там кровь? Это талая вода, она всюду подтекает. — Мужчина повернулся к Мартинсу.