|
Ганна решила пойти к Богдановичу: хоть он русский, а не поляк, но все же он должен понять ее лучше, чем немец, да и язык немецкий она знает слабо: а французские чиновники лишены всякой силы – выполняют лишь то, что им предписывают оккупационные власти. В редакции, которая помещалась на Ваграме, Ганну принял секретарь редакции Сургучев, участливо выслушал ее просьбу, попросил подождать в приемной, предложив почитать газету. – Господин Богданович освободится через десять минут. Как это по украински, – улыбнулся он, – будь ласка? Так, кажется? Будьте ласка, обождите его здесь. Ганна поблагодарила его такой же, как у него, обязательной воспитанной улыбкой и раскрыла газету. Машинально, наметанным глазом человека, который умел создавать формы, она отметила, как нелепо сверстаны полосы – полное нарушение пропорций. Она всегда чувствовала пропорцию и свет. Ее проекты получали первые призы на международных конкурсах архитекторов в Гааге и Париже, поэтому то она и приехала в Париж из Варшавы, бросив Ладислава и мальчиков, из за того, что Ладислав сказал ей тогда: «Или мы, или твоя работа», – и нет ей прощения, потому что надо было согласиться с ним, и мальчики тогда были бы рядом, и ничего ей больше не нужно, только б чувствовать их подле себя. Ладислав мог не понимать ее, даже обязан был ее не понимать, ведь никогда еще и никто не мог по настоящему понять друг друга: мужчина – женщину, женщина – мужчину, и ей надо было смириться с этим, а она решила тогда, что мальчики, повзрослев, поймут ее правоту, и вот теперь она должна сидеть в этой душной, маленькой приемной, читать газету, которая сделана безвкусно, с нелепо громадным подвалом какого то Монастырева о «великом идеологе национал социализма, выдающемся трибуне и борце докторе Геббельсе», и стараться найти логику в статье полковника Карташова. Ганна стала читать шепотом, чтобы ей были понятнее русские слова – лишь произнесенное слово делается по настоящему твоим: «Не дай вам бог сказать о поджигателях войны, что это масоны. Помилуйте, все наши „передовые“ гг. Милюковы, Бунины и Осоргины начнут травить вас общественным презрением как мракобеса! Но мы не боимся этих кличек и заявляем, что войны нужны только большевикам, евреям и масонам, войну поджигают масоны, и ведут ее только одни они!» – Госпожа Прокопчук? – Ганна услыхала за спиной негромкий голос. – Вы хотели видеть меня? – Здравствуйте, господин Богданович. Благодарю за то, что у вас нашлось для меня время. – По русски вы не говорите? Я плохо понимаю вашу мову… – Я не знаю никакой мовы, – резко ответила Ганна. – Я знаю свой язык – украинский… Может быть, мы объяснимся по польски? – Нет, нет, ляхов я тоже не понимаю. По немецки? – По французски, пожалуйста. Богданович чуть поморщился: – Ну что же, давайте по французски. Что вас привело ко мне? Я в свое время читал о ваших солнечных городах… Вы ученица Корбюзье? – Да. – Рождены в России? – Нет. Я родилась в Кракове, а потом жила в Варшаве. – Варшава – русский город. Он входил в состав империи, – заметил Богданович. – Итак? – В Кракове остались мои дети. Семья… Я бы просила вас помочь мне вернуться туда. Мальчикам нужна мать, особенно в такое тревожное время… – Вы правы, вы правы, госпожа Прокопчук. Мать нужна детям всегда, а особенно в трудное время. По национальности вы… – Украинка. Польская подданная. – Ваш муж? – Лесной инженер Ладислав Стахурский… – Поляк? – Да. |
