И, спешившись, он уверенно шагнул на крыльцо.

Затворившись, Упрям вбежал в горницу. Князь уже повесил плащ на деревянный гвоздь и поджидал его, сидя за столом.

— Второй раз советую, отрок: рот закрой. Да не стой столбом, лучше дай напиться.

— М-меду?

— Уважь.

Упрям поднес ковшик. Уже много позже он сообразил, что князь заставил его бегать за питьем, чтобы дать время прийти в себя.

— Садись подле и слушай внимательно. Я сейчас тайком к тебе приехал, и вот почему: понял по твоему лицу давеча, что Наум тебе ничего не рассказывал. Не мне судить, и, может, ошибку я совершаю, что в ваши дела мешаюсь. Но обстоятельства теперь другие, и раз уж ты сейчас вместо Наума, то и знать должен поболе.

Упрям потом спрашивал себя: почему в тот же миг не сознался? Почему не дал волю рвавшейся из груди жалобе: нет Наума рядом, сгинул Наум! Помоги, Велислав Радивоич, заслони щитом державным от погибели!.. Но, видно, слишком он опешил, а с другой стороны — почувствовал, что правдой сейчас может только подкосить князя. Просто так владыка к мальчишке не поедет — происходит нечто гораздо более загадочное и странное, чем он может себе представить.

А Велислав между тем продолжал:

— Ты правильно сделал, сказав о болезни чародея. Знаю, что ложь тебе не по нутру, но порою ложь бывает оружием. Об отъезде Наума никто не должен знать. До исчезновения дочери моей — другое бы дело, но пока не вернется она — ни-ни. Болен, в башне затворился, к людям не выходит — но никуда не делся. Рядом он, вот-вот поправится. Так все думать должны.

Упрям понимающе кивнул, украдкой прикусив себе язык.

— Хоть что-то о своем отъезде он тебе говорил?

— Нет, — хрипло ответил ученик чародея и вновь загнал язык меж зубов.

Князь вздохнул:

— Придется мне рассказать. Ну так слушай, начну я издалека. Ты, конечно, знаешь, кто такой Баклу-бей?

— Хан Безземельный? Знаю.

— Ну, теперь его так называть глупо. Пожалуй, все-таки напомню. Двенадцать лет назад один из младших сыновей булгарского хана, султан Баклу-бей, сбежал от отца — сманив несколько родов, не самых сильных, не самых слабых. Откочевал он в Дикое Поле, два года там разбойничал, скота не растил, только резал — награбленного не жаль. Ты, поди, помнишь, тогда участились набеги кочевников. Помнишь, знаю — в одном из них ты и остался сиротой…

— То были не баклубеевцы.

— Конечно. Он сам с Твердью никогда не связывался. В набеги шли ограбленные им. Согнанные с кочевий — кто не захотел ни присоединиться к нему, ни погибнуть под мечами его молодцов. А драчуном он оказался отменным. За два года из трех тысяч человек вырастил свой кочующий султанат до пятнадцати тысяч. Много родов к нему примкнуло. На третий год он провозгласил себя ханом Огневой Орды. Зимой откочевал далеко на юг, до самого Шелкового пути, да там и остался. Три года грабил караваны, захватил два города, но опять нигде не осел. Набрал жен из знатных Родов, а Орду свою увеличил уже до сорока тысяч — вместе с женщинами и детьми, конечно.

— Я слышал, с Шелкового пути его выбили церейцы, — заметил Упрям.

— Так говорят. Но на самом деле войско Поднебесной, собравшись до Баклу-бея, было наголову разбито. Из восьмидесяти тысяч воинов выжило шесть, а обратной дороги и половина не осилила. Да, в Цересе кричали о победе — враг-то оставил земли Шелкового пути. Но Огневая Орда потеряла воинов меньше, чем у противников уцелело, хотя у церейцев было впятеро больше клинков. Тогда-то и поползли слухи, что ему подвластно самое черное колдовство. Нет, хан Баклу ушел по своей воле. В тот же год, без передышки, он напал на Чурайский каганат и одержал вторую громкую победу. Это был шестой год его скитаний и четвертый год ханства.