|
Она благовоспитанно обошла всех сидящих за столом и поздоровалась со всеми по очереди, сделав перед каждым небольшой книксен. Ульрих гордился дочкой. Девочка придумала себе новый образ. В школьные годы она участвовала в театральном кружке, он решил, что отправит ее брать частные уроки актерского мастерства.
Йорг только и ждал, когда компания соберется в полном составе. — Вчера вы все забросали меня вопросами и о чем только не спрашивали. Теперь и я бы хотел кое о чем вас спросить, вернее, спросить у… Ульрих не дал ему договорить: — Но вчера ты так ничего и не сказал о том, о чем я тебя спрашивал. Так, может быть, сделаешь это сегодня? — Я не… — Вот-вот! Ты — не! А потом моя жена подоспела тебе на помощь, и ты удрал спать. — Сожалею, но я не помню твоего вопроса. Могу я теперь… — Я тебя спрашивал про твое первое убийство. Что ты тогда чувствовал. Вынес ли ты из этого урок на всю жизнь. На этот раз Ингеборг не вмешалась, и остальные тоже смирились с мыслью, что Ульрих все равно не отвяжется. Все обернулись на Йорга. Он повел руками, словно приготовился заговорить, сопровождая свою речь жестикуляцией, но тут же опустил их, так ничего и не сказав. Снова повел и снова опустил. — Ну что я могу сказать? На войне стреляют и убивают, так всегда было. Какие тут чувства? Какие уроки? У нас шла война, поэтому я стрелял и убивал. Теперь ты доволен? — Разве первым убитым тобой человеком не была женщина, не пожелавшая отдать тебе свою машину? При налете на банк, после которого тебе пришлось спасаться бегством? Йорг кивнул: — Она вцепилась в свою дурацкую машину так, словно это бог знает какое сокровище. Я был бы и рад не стрелять, но никак нельзя было без этого обойтись. И не вздумай талдычить мне о том, что эта женщина со мной не воевала и я воевал не с ней! Тебе не хуже моего известно, что на войне умирают не только солдаты. — Двусторонние потери? — К чему такая ирония? Скажи мне, что мы ошиблись с этой войной, — мы неправильно оценили положение. Но войну мы вели и воевали так, как полагается воевать. Как еще нам было поступать? Карин печально посмотрела на Йорга: — Ты не жалеешь? — Не жалею ли? — Йорг пожал плечами. — Разумеется жалею, что мы взялись осуществлять проект, из которого ничего не вышло. Мог ли из него получиться толк, я не знаю. — Я о жертвах. Тебе жаль этих жертв? Йорг снова пожал плечами: — Жаль? Иногда я думаю о них, о Хольгере, и Ульрихе, и Ульрике, и Гудрун, и Андреасе,<sup></sup> и… В общем, обо всех, кто участвовал в борьбе и умер. Да, иногда я думаю о той женщине, которая не могла расстаться со своей машиной, и о полицейском, который хотел меня арестовать, и о важных шишках, которые отстаивали интересы этого государства и умерли за него. Мне жаль, что мир не такое место, где не… не такое место, где… То есть я, конечно, согласен, что лучше бы никому не приходилось сражаться и умирать, но, к сожалению, мир не таков! — Ах, это мир виноват! Понятно. И отчего этот глупый мир не хочет быть таким, как надо? — Ульрих захохотал. — Лапочка ты моя! — Да брось ты свою дешевую иронию! Ты не имеешь понятия, о чем говорит Йорг. Тебя когда-нибудь избивали полицейские? Они бросали тебя в бетонном бункере, связанного по рукам и ногам, чтобы ты двое суток валялся в собственной моче и дерьме? Тебе впихивали насильно еду в дыхательное горло и в бронхи до тех пор, пока у тебя не отказывали легкие? Тебя лишали сна ночь за ночью в течение нескольких лет? А затем держали годами в звуконепроницаемой камере? — Марко нападал на Ульриха, надвигаясь на него через стол. |
