Присутствовавшие актеры решили просить Комеди-Франсэз принять «Генриха III» вне очереди, и на читке пьеса прошла «на аплодисменты». На следующий день, едва Дюма появился в Пале-Рояле, как его вызвал к себе генеральный директор барон де Броваль. Броваль этот был высокомерный грубиян и краснобай. Он принял молодого человека с самым хмурым видом, грозно сказал, что занятия литературой несовместимы со службой, и предложил ему сделать выбор.

— Господин барон, — ответил Дюма, — общественное мнение считает его высочество герцога Орлеанского покровителем литературы. Я не буду предпринимать никаких шагов до тех пор, пока он не уведомит меня, что больше не нуждается в моих услугах. Я не собираюсь подавать в отставку. Что касается моего жалованья, то если эти сто двадцать пять франков в месяц ложатся тяжким бременем на бюджет его высочества, я готов от них отказаться.

— А на какие средства вы собираетесь жить?

— Это, господин барон, касается только меня.

На следующий день выплата жалованья была приостановлена. Но у Дюма был свой план: он собирался через посредство Беранже обратиться за помощью к банкиру Лаффиту. Банкир и в самом деле согласился выдать Дюма три тысячи франков при условии, что он положит в сейф банка рукопись «Генриха III». Три тысячи франков — оклад за два года! Дюма помчался с деньгами к матери. Генеральша была потрясена. Неужели театр и впрямь дает возможность заработать на жизнь?

Репетиции проходили без особых происшествий. В исполнении Жоанни де Гиз был «старым солдатом, мужественным и решительным», он великолепно произносил фразы под занавес, которые всегда звучали неожиданно и эффектно:

«Сен-Поль! Пусть приведут тех, кто убил Дюга».

«А теперь пусть эта дверь откроется только для него!»

«Теперь, когда мы покончили со слугой, займемся хозяином».

История с «Христиной» не прошла для Дюма даром, и по отношению к исполнителям он был сама любезность.

— Вы гораздо лучше меня разбираетесь в этом, — говорил он актерам. — Все, что бы вы ни сделали, будет хорошо.

Работа с актерами на этот раз была ему тем более приятна, что он увлекся Виржини Бурбье, молодой актрисой, которая должна была играть в его пьесе второстепенную роль. Противиться плотскому искушению он не мог. Он по-прежнему помогал Катрине Лабе и давал ей деньги на воспитание сына. Но хранить верность одной женщине? Это всегда казалось ему нелепым.

Естественно, что у него возникали кое-какие трения с божественной мадемуазель Марс. Однако он уже приобрел некоторый опыт и смог на этот раз перехитрить коварную Селимену, хотя по временам ее капризы доводили его до бешенства и скрежета зубовного. «О Французский театр, — писал он, — этот круг Ада, забытый Данте, куда бог помещает драматургов, возымевших странную идею заработать вполовину меньше того, что они могли бы получить в любом другом месте, и удостоиться в конце жизни награды не за достигнутый успех, а за перенесенные муки!» Высказывание явно несправедливое, потому что актеры Комеди-Франсэз сослужили Дюма хорошую службу.

Пока шли репетиции, на него обрушилось большое несчастье. С генеральшей Дюма случился апоплексический удар, частично парализовавший ее. Что делать? Отложить премьеру? Но это не спасло бы его мать, болезнь которой была, увы, неизлечимой. Он позволил назначить премьеру на 11 февраля 1829 года.