|
Фирмен оставался классическим актером, в нем не было ничего от «рокового» героя типа Антони. И еще один признак, помимо множества других, свидетельствующий о том, что оба актера взялись не за свое дело: ни один из них не решился появиться на сцене в бледном гриме. А ведь бледность была неотъемлемой принадлежностью драм в духе Дюма.
Перед Июльской революцией актеры Комеди-Франсэз оказали «Антони» ледяной прием. Отвергнуть пьесу после шумного успеха «Генриха III» было невозможно, но зато, когда приступили к репетициям, мадемуазель Марс ловко и настойчиво, так, как только она одна умела, постаралась подогнать роль Адели к знакомым ей ролям героинь Скриба. Фирмен, со своей стороны, сглаживал все острые углы своей роли. «В результате этого, после трех месяцев репетиций, — писал Дюма, — Адель и Антони превратились в очаровательных любовников, таких, каких любит показывать театр Жимназ. Они с равным успехом могли бы называться господином Артуром и мадемуазель Селестой». Как мог автор допустить, чтобы его произведение так безжалостно выхолостили? «Ах, да как это происходит? Как ржавчина переедает железо, как волна подтачивает скалы?» Беспощадная мягкость мадемуазель Марс действовала не менее разрушительно. Друзья Дюма, приходившие на репетиции, говорили: — Очень милая пьеска, очаровательная вещичка. Кто бы мог подумать, что ты будешь работать в этом жанре! — Во всяком случае, не я, — отвечал Дюма. Наконец появились афиши: «В субботу, послезавтра, премьера «АНТОНИ». Когда Дюма пришел в Комеди-Франсэз на генеральную репетицию, мадемуазель Марс обратилась к нему медовым голоском. «— Вам уже сообщили последнюю новость? — спросила она. — Какую новость? — У нас теперь будет газовое освещение. — Тем лучше. — Нам делают новую люстру. — Примите мои поздравления. — Спасибо, но не в этом дело. — В чем же тогда, мадемуазель? — Я потратила тысячу двести франков на вашу пьесу. — Браво! — У меня четыре смены туалетов. — Вы будете бесподобны. — И вы понимаете… — Нет, не понимаю. — Я хочу, чтобы публика их видела. — Справедливое желание. — И раз нам делают новую люстру… — А когда же ее сделают? — Через три месяца. — Ну и что же? — Ну вот, я думаю, что хорошо бы ознаменовать новую люстру премьерой «Антони». — Ах, вот как! — Да. вот так. — Значит, через три месяца? — Да, через три месяца. — В мае. Это очень хороший месяц. — Вы хотели сказать, очень пригожий месяц? — Да, но и хороший тоже. — Значит, вы в этом году не берете отпуска в мае? — Нет, только с первого июня. — Значит, если мы начнем, к примеру, двадцатого мая, то у меня будет всего три спектакля, — Четыре, — подсчитала мадемуазель Марс, — в мае тридцать один день. — Целых четыре спектакля — как это мило! — И мы вернемся к вашей пьесе после моего возвращения. — Это точно? — Даю вам честное слово. — Благодарю вас, мадемуазель. Это очень любезно с вашей стороны. Я повернулся к ней спиной, — продолжает Дюма, — и столкнулся лицом к лицу с Фирменом. — Слышал? — спросил я его. |
