— Пропала голова, — бормотал он, — вы себе не представляете, какая у него была голова, ах ты, Господи!

 По поводу аварии звонила мне следователь с грозной такой фамилией, Громобоева, что ли. Интересовалась, не пришел ли потерпевший в себя. Я ответила, что у потерпевшего плохо с памятью, то есть он не только ничего не помнит, но и не говорит. А когда я, в свою очередь поинтересовалась, почему аварией занимаются следственные органы, ведь в ГАИ считают, что виноват Валентин Сергеевич, он не справился с управлением на перекрестке, следователь хмыкнула и пробормотала, что ГАИ, возможно, ошибается, потому что машина, столкнувшаяся с «Жигулями» потерпевшего, оказалась угнанной, водитель с места происшествия скрылся, но хозяин машины представил правдивые доказательства, что ее у него угнали за сутки до этого. Машину нашли через два дня брошенной на стоянке, следов никаких не осталось.

 Откровенно говоря, расспрашивала даму-следователя я просто так, для разговора. Мне не было дела до того, как случилась авария, ведь Валентину Сергеевичу это никак не помогло бы.

 По прошествии четырех месяцев Валентин Сергеевич умер от кровоизлияния в мозг.

 «Последствия аварии», — сказали врачи.

 Олег очень помогал мне с похоронами.

 И хотя за это время он успел не то чтобы жениться, но кого-то себе завести, все равно считал своим долгом меня опекать.

 После похорон начались неприятности с Горацием. Не понимаю каким образом, но, когда Валентин Сергеевич лежал в больнице, пес знал, что хозяин вернется, и воспринимал мое присутствие снисходительно. Но после смерти Валентина Сергеевича, хоть я и врала Горацию безбожно, что хозяин жив, только подлечится и вернется, ротвейлер все понял и возненавидел меня ужасно.

 «Его нет, а ты здесь, — говорил его взгляд. — Лучше бы тебя не было».

 Нервы мои после всего пережитого были не в порядке, я не смогла найти правильную манеру поведения с собакой. Мы ссорились, и однажды Гораций меня покусал. Здорово, до крови.

 Олег вышел из себя и сказал, что эта последняя капля.

 — Так больше продолжаться не может! — кричал он, забинтовывая мне руку. — Это опасно, наконец.

 — И что ты предлагаешь? — устало спросила я.

 — Его надо усыпить!

 — Да? Вот так просто взять и усыпить абсолютно здоровую собаку! Только потому, что он мне мешает. И как ты это себе представляешь? Я сейчас возьму Горация и повезу его в клинику? Или, возможно, это сделаешь ты?

 — Я не могу, — угрюмо произнес Олег, — мне жалко. И вообще, можно вызвать сюда.

 Есть такая служба, приедут и заберут.

 — Угу. И кто будет звонить? И кто заведет его в фургон? Ты не можешь, а я, значит, могу? А ты подумал, каково мне потом будет жить в этой квартире, если единственную просьбу Валентина Сергеевича я не выполню? Значит, квартиру и дачу я беру, а собаку — на помойку?

 — Но ведь он загрызет тебя до смерти!

 — Да ладно тебе, не пугай.

 Когда Олег ушел, я нашла Горация возле пустого кресла его хозяина. Он смотрел виновато.

 — Ага, значит, совесть заела? Это кто сделал? — Я показала забинтованную руку.