– Вставай! что дрыхнешь? ты смотри, сродная твоя богу душу отдала!

Борька бессмысленно посмотрел на знахарку и еще крепче закутал голову.

Менее чем в полчаса в избу набралась куча баб и детей. Каждый желал заглянуть на посинелое лицо покойницы.

– Где Матвеевна? что нейдет? – сказала одна баба.

– Горемычная! – подхватила другая. – Ведь у ней окромя горбуна никого нет!

– Некому и поплакать-то! – слезливо заметила третья.

– Ох, моя сиротинушка! ох, моя лебедушка! ох-хо-о-о! – протяжно и пискливо завыла четвертая старуха.

К ней присоединились остальные, и вой огласил избу. На пороге явилась высокая, толстая и краснощекая баба Матвеевна; она повела своими серыми соколиными глазами кругом и Дико застонала:

– А-а-а… родная моя, по-ки-ну-ла ты на-нас, а-а-а… по-ки-ну-а-у…

Матвеевна, заняв первое место у постели покойницы выла и причитывала с увлечением, тогда как почти все остальные бабы подтягивали ей лениво.

Борьке стало душно, он сбросил с себя тулуп, посмотрел на мать и жалобно застонал. Все стихли, как будто почувствовав, что слезы их неуместны, и с минуту молча прислушивались к горьким рыданиям сироты. И тут Матвеевна первая пришла в себя: она подошла к Борьке и над самым ухом стала ему подтягивать; Борька вскочил, растолкал народ и, выбежав из избы, пустился в пустой дом. Там оставался он целый день и только к ночи, досыта наплакавшись, пришел к избе. Раскрыл дверь, он остановился на пороге: мать его уже лежала на столе, вся в белом; желтые свечи горели у изголовья… Сначала Борька не решался войти, но, увидав раскрытый сундук, из которого Матвеевна уже повыбрала все, что было получше, кинулся в избу и стал шарить в нем. Он перешарил все уголки, все чего-то искал; наконец утомленный упал к холодным ногам матери и так пролежал до утра. Утром он опять ушел и только к ночи воротился домой.

Настал день похорон. Матвеевна до последней минуты отлично исполняла свое дело. Когда стали прощаться с покойницей, она притащила Борьку за руку в избу и завыла:

– Простись… ты… с… с своей су…да…ры…ры…ней ма…тушкой! – Тут Матвеевна крепко сжала его руку.

– Оставила она тебя… сиротку, убогого… о-о-о…

Борька чувствовал боль в руке, но не знал, чего хочет Матвеевна, и робко глядел на других баб; бабы делали ему гримасы.

– Да простись же!

И Матвеевна толкнула его к матери. Борька проворно перекрестился и, поцеловав матушку в холоДные губы, с испугом отскочил и спрятал свою голову в платье Матвеевны, которая с воем повела его за гробом.

В церкви Борька не плакал; он с любопытством смотрел на лица присутствующих, но когда стали опускать гроб, он вдруг вырвался из рук Матвеевны, кинулся к могиле и дико закричал:

– Ай, отдайте мне матушку!

Гроб скрылся на дно ямы. Борька в испуге вопросительно глядел на всех; Матвеевна притянула его к себе, и он в ужасе, весь дрожа, смотрел, как начали засыпать землей его матушку. Потом он вырвался из рук Матвеевны и бегом пустился домой. Матвеевна и другие бабы с обычными прибауточками воротились с похорон, и никто не вспомнил, куда девался Борька; он сидел в диком саду, забившись в кусты; на коленях его лежал раскрытый ларец; он любовался серьгами и кольцами своей покойницы матери и заботливо пересчитывал деньги.

Глава III

По смерти Натальи Борьку присадили в контору – учиться грамоте. Он оказывал необыкновенные способности, особенно по счетной части. Самоучкой выучился очень проворно считать на счетах и помогал своему учителю. Угрюмость его исчезла; ее сменили хитрость и лукавство, которые он прикрыл личиной простоты и тупости.