Такой жестокий приговор со стороны дорогой ему девушки смутил Курбского.

– Так что же по-твоему, Марья Гордеевна, мне делать-то теперь?

– Выкупить ее у Масальских, принять к себе как жену законную и жить ладно и советно…

В это время снизу, от подножия холма, явственно донесся распеваемый хриплым басом заключительный куплет шуточной песни о «Теще»:

         «Що витер загуде,

         Теща дума: зять иде;

         Що куриця киркне –

         Теща и крикне.»

Это Данило Дударь предупреждал молодых людей о своем возвращении. Маруся торопливо принялась кутаться в платок.

– Пора мне… Неровен час, хватится меня дядя…

– А что пожелать мне тебе, Марья Гордеевна, на последнее прощанье – сам не ведаю… – сказал Курбский.

– Что Господь пошлет, то и благо. Ты же, князь Михайло Андреич, не забудь, смотри, своей Раисы… Дай Бог тебе счастья с нею!

– Нет, Марья Гордеевна, – с горечью возразил Курбский, – покуда мне не до нее: дай сердцу уходиться…

– Куда же ты сбираешься отселе?

– На Сечу Запорожскую: для царевича рать вербовать.

Приблизившийся в это время к говорящим запорожец подхватил последние их слова.

– На Сечь Запорожскую? Ай да княже! Что дело, то дело! Кормилец, возьми-ка меня в товарищи! Я же там свой человек.

– Пожалуй, едем.

С великой радости Данило бросил в воздух шапку и поцеловал в плечо будущего патрона и товарища.

– А меж собой то, детки мои, на чем вы порешили?

– Навек прощаемся… – отвечал с глубоким вздохом Курбский.

– Уж и навек! Бог милостив. А разлучиться до поры до времени надо, ничего не поделаешь. Ну, что ж, прощайтесь, сердечные, вы мои: мешать не стану.

– Ну, что ж, прощайтесь, сердечные, вы мои: мешать не стану

Он отвернулся и слышал только за спиною как бы женский всхлип… А вот его тронула уже за руку Маруся и заторопила.

– Идем же, Данило, идем…

– Ну, полно, болезная моя, не убивайся, – утешал ее на ходу запорожец, – свидитесь еще, верь моему слову. Коли Савельич твой сам теперя не окочурится, так я лучше своим кулаком его пристукну…

– Что ты, что ты, Данило! Креста на тебе нет! – ужаснулась девушка. – Обещай мне только глядеть за князем в оба, чтобы ему дурна какого не учинилося.

– Об этом-то, красавица моя, не печалуйся: буду хранить его для тебя как зеницу ока…

А Курбский стоял все на том же месте. Народное празднество кругом не прерывалось: чуть где догорала свеча – зажигалась новая; песни сменялись песнями, и общему ликованию этому, казалось, конца не будет. На душе же Курбского было совсем темно, мертво. Распростившись с ним, Маруся словно унесла последнюю искру его жизни, и охотнее всего он сейчас же лег бы в могилу, чтобы навсегда забыться.