Владимир Бондаренко. Три веселых зайца
СПАЛ ЛИ ДЯДЯ СПИРИДОН?
С бирюзового неба скатилась звёздочка. Она перепрыгнула через розовую тучку, мелькнула среди деревьев Гореловской рощи и спряталась в родничке, что вытекал из-под корней берёзы. Родничок вздрогнул, прислушался: кто-то шёл по роще. Ближе, ближе. Вокруг становилось всё светлее и светлее. Кусты раздвинулись, и к родничку вышла румяная, в венке из весенних цветов Зорька. Она наклонилась над родничком и протянула руки к воде. Родничок боялся щекотки и потому зажурчал, заплескался. Его услышал Соловей. Выпорхнул из гнезда, отряхнул с крыльев росу, запел: — Дрозд, Дрозд, вставай. Ночь уходит. Чуешь? Чуешь? Гоп-топ-топ. Издали с поля его бойко поддержала Перепёлка: — Ты прав, ты прав: встать пора, встать пора. Дрозд, пора. Уже пора. — А я встал, уже встал, встал я! — Бить… Бить… Бить его, — заныл на сосне Кобчик. — За что же? За что же? — затараторила Сорока. — Мы знаем, мы знаем, мы знаем за что, — ухнул из дупла засыпающий Филин. Зорька умылась. Обрызгала родниковой водой венок и побежала догонять уходящую из рощи ночь. Роща зашуршала, запела. Из-за полей выглянуло солнце и протянуло над чёрной землёй свой первый луч. И в эту минуту под ореховым кустиком у Яблоневого оврага у серой Зайчихи родился сынок, маленький зайчик. И хоть рос он без отца — зазевался Заяц в половодье на льдине и уплыл неизвестно куда, — рос он прямо-таки не по дням, а по часам. Не успели первые весенние цветы отцвести, а уж у него ушки встали торчком, усики пробились, хвостик загнулся — и детство прошло. — Вот и большой ты теперь, — сказала ему Зайчиха, — без меня прожить можешь. Прощай, может, не встретимся больше. Попрощался зайчонок с матерью и пошагал по роще — на других поглядеть, себя показать. Идёт, смотрит — берлога под сосной темнеется, а в берлоге медведь Спиридон лежит, дремлет — большущий, гора горой. И захотелось зайчонку созорничать над медведем. Подкрался он к сосне, сунул длинные уши в берлогу и закричал: Отбежал тут же и спрятался за берёзку. Только спрятаться успел, как выскочил медведь из берлоги и заметался: куда бежать? Где огня меньше? Смотрит, а его и вовсе нет. Тихо вокруг, и цветы покачиваются. — Ишь, приснилось что, — проворчал медведь. — Видать, не зря говорила мне мать: не спи, Спиридон, после обеда, сны тяжёлые томить будут. Не послушался её, и вот, пожалуйста, что приснилось. И кряхтя в берлогу полез. Выждал зайчонок, пока уляжется и задремлет медведь, — и к берлоге. Закричал изо всей, мочи: И опять за берёзу спрятался. И сейчас же из берлоги вывалился медведь Спиридон. Взъерошенный. Косматый. Глядит — нет никакого пожара. И вообще никого нет. Только из-за берёзы торчит серый заячий хвостик и меленько подёргивается, будто смеётся зайчик. Крякнул медведь Спиридон и полез в берлогу. Смекнул, в чём дело. Спрятался за дверью, ждёт. Немного погодя просунулись в берлогу уши и раздался заячий голос: Сграбастал медведь Спиридон эти самые уши и втащил в берлогу, а за ушами и зайчонок втащился. Маленький, серенький. Перепуганные глаза в разные стороны смотрят. — А, — забасил медведь, — попался, озорник. Заболтал зайчонок ногами в воздухе, запищал: — Честное слово, дядя Спиридон, извиниться пришёл, честное слово. — Врёшь! — рыкнул медведь и скрутил зайчонку левое ухо. А зайчонок знай болтает ногами в воздухе, оправдывается: — Мне не веришь, дядя Спиридон? Мне не веришь?! Скрутил медведь ему правое ухо и вышвырнул из берлоги: — Будешь ещё шалить, совсем оторву. |
