Сквозь щель киммериец смотрел, как поднимаются по лестнице близнецы, невозмутимые словно зомби, а когда лицо первого приблизилось и он увидел его глаза, ему открылась весьма неприятная истина: эти двое точно были сыновьями Красивого Зюка, а потому как бы он им противен ни был, защищать его они станут непременно. Как же мог талисман так ошибиться, утверждая, что у таких, как Деб, не может быть детей… Сплюнув, Конан подхватил мешок и мягко отпрыгнул от крышки.

* * *

Теперь ему оставалось только найти Висканьо. Прилепившись к правому борту с внешней стороны огромной морской звездой, пришпиленной к старому судну, варвар слушал осторожные шаги близнецов, кои то приближались, то снова отдалялись, и клялся Крому не оставить на этом вонючем галеоне ни одной живой души, если Деб сотворил с рыжим такую же подлую штуку, как со старым Тино. Спина его покрывалась холодным потом, когда он представлял переломанные тонкие пальцы Виви; ему чудились жалобно смотрящие на него зеленые глаза мальчишки, а потом добрая и растерянная улыбка Кармио Газа… Если б только он мог знать, что с талисманом… Узри киммериец мертвое тело его, и ему останется только раскрошить всю эту поганую шайку и отправиться к купцу с головой Деба. А вдруг рыжий жив и невредим? И тогда нужно будет всего лишь отобрать у бандита овец и вызнать, где он прячет Висканьо. Конечно, такие, как Красивый Зюк, не открывают свои тайны первому встречному, и сила духа их достаточно крепка, чтобы выдержать любую боль, но Конан на то и не рассчитывал. Зато он мог бы обменять Виви на пастушку — если только парень жив. Участь же самого Деба в любом случае представлялась киммерийцу решенной: таким ублюдкам место на Серых Равнинах, и нигде более. Но для того, чтобы узнать судьбу рыжего, надо его отыскать. А где он может быть, кроме как не здесь же, на старом галеоне?

Наконец шаги затихли. Конан снова поднялся на палубу, но к трюму подходить не стал — он узнал тайну Красивого Зюка, а имея пастушку, можно было пока не беспокоиться о дальнейших действиях бандита — ясно, что тому придется несколько потерпеть, прежде чем он станет властелином мира…

Ярко-белое око Митры уже наполовину опустилось в фиолетовые воды моря Запада; лучи его еще светили сквозь широкие щели в борту галеона, с каждым вздохом темнея и ускользая в черную глубь, ко дну. К тому времени, когда на поверхности остался лишь самый край солнца, киммериец обшарил все судно, во никаких следов пленника не обнаружил. Рискуя нарваться на Гану и Мисаила, он заглядывал в углы и отсеки, хриплым шепотом взывал в сумеречную тишину, всякий раз замирая и прислушиваясь в надежде разобрать посторонний звук. Но только ровный шум моря, плеск волн да голоса из трюма доносились до его ушей. Рыжий был мертв — уверенность в том крепла, и лишь тень сомнения витала в душе, но так отдаленно, что ее можно было спутать с каким-либо иным чувством — например, с голодом или жаждой. И то и другое киммериец испытывал с тех самых пор, как взобрался на галеон и припал ухом к щели в крышке трюма. Сейчас же под ребрами его подсасывало так тоскливо, так смачно, что вскоре только сии звуки и выделял варвар из общего хора окружающей его среды.

Усталый и обозленный, он вернулся на прежнее место и, ничуть не беспокоясь о том, что его услышат, вновь растянулся у крышки, сунув нос в дыру и с вожделением вдыхая волшебные запахи. Там уже начинался пир. Гана и Мисаил накрывали на стол со сноровкой вышколенных слуг, но с лицами по обыкновению насупленными и недвижимыми.

Красивый Зюк, наоборот, сиял; благодушная улыбка, подходящая ему примерно в такой же степени, как юной красотке подходят покрытые густой шерстью ноги, не сходила с его губ; умиротворенный взгляд скользил по комнате, не останавливаясь ни на чем — ни на толстых руках сыновей, что мелькали прямо перед ним, расставляя кушанья, ни на вытянутой физиономии Тино с застывшим, кажется, навсегда выражением вселенской печали, ни на лоснящейся роже Веселого Габлио, снова занявшего свое место у стола, снова растянувшего в бессмысленной ухмылке красные вывороченные губы и снова румяного и довольного жизнью.