В начале девятого я, выбритый до блеска, распространяя вокруг легкий аромат дорогого трубочного табака, в строгом костюме табачного цвета вошел в столовую и, притворившись, что не замечаю Эм-Эм, торчавшего в противоположном углу, направился к пищевому автомату и нажал кнопку. Автомат выдал мне стакан черного кофе. Эм-Эм, не дожидаясь, приглашения, движимый импульсами накопленного опыта, бесшумно приблизился к моему плечу и, уставившись на меня немигающими зелеными глазами, спросил, не забыл ли я взять бутерброд с ветчиной. Я сказал ему, что все бутерброды в мире мне опротивели, я их видеть не хочу.

— Но вчера вы съели один, — напомнил Эм-Эм.

— Это был последний бутерброд в моей жизни! — заявил я совершенно серьезно.

— Прошу прощения, — сказал Эм-Эм, — но напоследок вы ведете себя странно, Этим утром вы на десять минут раньше прервали зарядку, а теперь не желаете есть бутерброд. Пожалуй, я вызову профессора из больницы, чтобы он вас осмотрел.

— Если ты это сделаешь, — сказал я, ставя пустой стакан на подставку автомата, — если ты это сделаешь, — повторил я, — то я возьму отвертку, разберу тебя на составные части и выброшу в мусоропровод.

— Вы не сделаете этого, — бесстрастным тоном промолвил Эм-Эм.

— Почему ты так думаешь? — спросил я, прищурившись, и в ту же секунду почувствовал, что краснею от стыда, — разве можно злиться на робота!

— Потому что вас лишат звания и приговорят к принудительным работам, — продолжал Эм-Эм. — Мы, роботы, — общественная собственность и находимся под охраной государства.

— Ничего, — сказал я мрачно, постепенно освобождаясь от нахлынувшего на меня чувства стыда, — я никакой работы не боюсь, а на звания мне наплевать!

Робот не шевельнулся, над его лбом вспыхнула красная лампочка, а в зеленых глазах, казалось, полыхал пожар.

— Успокойся, — сказал я. — Не видишь разве, что я шучу?

Мрачное выражение моего лица говорило о том, что я вовсе не шучу, и красная лампочка Эм-Эм продолжала тревожно светиться.

Я вышел на лестницу, застланную красными ковровыми дорожками. Сверху лился белый неоновый свет. Я в нерешительности задержался перед лифтами, не зная, как поступить, — то ли спуститься на улицу, то ли подняться на террасу, откуда можно за считанные минуты перенестись в центр города на вертолете, — терраса небоскреба была приспособлена под вертолетную площадку. Я вспомнил, что за последние месяцы всего один раз был в центре города — ходил посмотреть книжные новинки. Вертолет ежедневно доставлял меня на аэроостановку «Электропалас», откуда по воздушному мосту я направлялся в своей институт. Бюро добрых услуг поддерживало чистоту в моей квартире, меняло постельное белье, доставляло в кабинет нужные канцтовары, а на кухню — кофе, соки, бутерброды. Эм-Эм поддерживал связь с окружающим миром по телефону, выслушивал радиосводки научных институтов, заполнял картотеки — световую и звукозаписи, — вел мое нехитрое холостяцкое хозяйство. Жизнь наша была устроена так, что мне не приходилось терять время на хозяйственно-бытовые заботы, как и на ознакомление с научно-технической информацией самого общего характера. Необходимость выходов в город была сведена до минимума: я обедал в ресторане научных работников, который находился в двух шагах от моего института, в театр «Современник», где играла Лиза (она переквалифицировалась, и, к моему большому удивлению, дела у нее шли великолепно), я ездил на метро — на это уходило не больше получаса. После вечерних спектаклей Лиза водила меня в небольшой бар, приютившийся на сороковом этаже соседнего небоскреба.