|
Четыре гигантских стадиона, сооруженных восточнее центра города, действовали круглосуточно — на одном играли в футбол, на другом — в хоккей на льду, на третьем проводились автомобильные состязания, на четвертом — танцы. Каждый стадион был рассчитан более чем на сто с лишним тысяч мест. Поскольку состязания проводились круглосуточно — людям нужно было где-то убивать свободное время, — за двадцать четыре часа на них успевало побывать несколько миллионов зрителей. При каждом стадионе работали бассейны, пляжи, рестораны, кафе-кондитерские. Согласно вычислениям ЭВМ системы Великого Магнуса, три четверти населения нашего города посещало эти спортивные комплексы и проводило большую часть свободного времени на воздухе, под живительными лучами солнца. Великий Магнус и его ЭВМ непрестанно напоминали Законодательному Совету, чтобы он отпускал побольше денег на строительство стадионов.
Какой снег застилал все вокруг, какой снег! Такие белые, кипучие, вихревые ночи бывали только в мои студенческие годы. Эх, что за удивительное было время! Бог знает на кого я походил — то ли на белое чучело, то ли на робота с поврежденным снегоочистителем! Но на душе у меня было легко. Чем больше у меня немели ноги — они даже перестали ныть, — тем веселее становилось на душе, вальс из «Евгения Онегина» отзвучал, а вместо него грянули аккорды Брильянтного вальса Шопена. И вот я вижу зал «Плейель». Публика восторженно рукоплещет, — я заметил, что настоящие меломаны аплодируют всегда восторженно до экзальтации — тем самым они отличаются от простых любителей музыки. Виолетта в вечернем открытом платье, плотно облегающем ее стан, бледная, взволнованная, обводит глазами первые ряды — она ищет студента-первокурсника, свою первую любовь, отца своего ребенка, а он, отец ее Жозефины, теперь уже солидный мужчина с титулом ученого, смотрит печально-удивленным взглядом на женщину в черном вечернем платье и думает, что перед ним не его Виолетта, а ее старшая сестра, с которой он не имеет ничего общего… Какой удивительный снег! Один робот, из тех, что спасают пьяниц, остановился возле меня и осторожно отряхнул с моей головы и плеч целые сугробы снега. Горячий комок вырвался из моей груди и подкатил к горлу, глаза защипало. «Сын мой!» — хотел крикнуть я, мне захотелось его обнять, прижаться к железной груди. Но я сдержал свой порыв. Робот-то не знает, что я его отец. Он примет меня за пьяного, подхватит под мышки и живо доставит в ближайший вытрезвитель. «Дитя мое, — подумал я, — кто же наслал на меня эту напасть — до смерти любить тебя и ненавидеть?!» Снег продолжал валить, густой, пушистый.
На углу бульваров Ломоносова и Эйнштейна возвышалось самое веселое и в тоже время самое печальное здание нашей столицы — Дом профилактики для отчаявшихся и обезверившихся, — в стиле позднего барокко с примесью ажурного легкомысленного рококо. Снаружи здание было приветливым, казалось, оно улыбается, но что таится за этой улыбкой, какая она — веселая или серьезная, легкомысленная или задумчивая, — постичь невозможно. Проект здания создан Лоренцо Гонсалесом — самым знаменитым архитектором современности, а строила его группа наших кибернетических устройств. Это учреждение с его камерным театром, кино, балетом, эстрадой, бюро путешествий, организующим вояжи в любые концы нашей солнечной системы служило превентивным барьером для тех, кто по одной или другой причине, часто несостоятельной, намеревался покончить счеты с жизнью. Больные, или же просто избалованные, пресытившиеся жизнью граждане (так считал Райский) глотали цианистый калий где придется — в парках, на площадях, в тихих переулках, на стадионах, — и это производило тягостное впечатление, из-за них здоровые и неиспорченные люди вынуждены были попивать свой шоколад без удовольствия и рукоплескать «звездам» спорта без особого энтузиазма. |
