Если бы он ответил отказом, я бы ни за что не поехал к ответственному товарищу! Пусть он сам пожалует ко мне. Так я решил.

Но «серый» утвердительно кивнул головой, выдавив подобие улыбки. «Все-таки он умеет улыбаться, — сказал я себе, — можно считать, что день начинается не так уж плохо».

Ответственный товарищ слыл человеком умным, и мне не верилось, что он вызывает меня из-за сына. Но, как бы там ни было, входя к нему в кабинет, я — человек неробкого десятка — испытывал неловкость и смущение. Дать оплеуху мальчишке, даже если он ее заслужил, — не такое уж большое геройство, чтобы ходить с гордо выпяченной грудью.

Хозяин кабинета вышел встретить меня к двери — в знак особого внимания — и любезно пригласил сесть. У этого человека было запоминающееся лицо, строгое и энергичное, он выглядел не старше сорока пяти лет. А на самом деле ему уже давно перевалило за пятьдесят.

Он поинтересовался, что я буду пить — чай или кофе, предложил сигарету и несколько раз пристально взглянул на меня, словно прикидывал в уме, чего я стою. Потом, вероятно, догадавшись, что я чувствую себя не в своей тарелке, поспешил рассеять мои опасения.

— Я вызвал вас совсем не для того, чтобы вести беседу об инциденте с моим сыном, как вы, может быть, думаете. Этот неприятный случай пошел мне на пользу и в некотором смысле я вам благодарен, хотя и не одобряю ваших приемов воспитания. Я благодарен вам потому, что этот инцидент заставил меня вникнуть в некоторые подробности домашнего уклада. Мне хорошо известно, где в нашей стране изготовляются булавки или гвозди для подков, но до позавчерашнего дня, поверьте, — не терплю притворства — я был абсолютно не в курсе, кто проживает в подвале нашего дома и что делается на чердаке. Домашними делами всецело ведает жена, в этом отношении я ей предоставил абсолютную свободу. И теперь вижу, что ошибся. Мой промах заключается в том, что я не контролировал, как она пользуется этой свободой! — он засмеялся, и строгость на секунду сбежала с его лица. На меня словно из-за тучи глянули добрые, честные глаза, полные человеческого сочувствия. — Вообще, — добавил он, — словом «абсолютный» нужно оперировать весьма осторожно. Прежде всего нужен регулярный  к о н т р о л ь. Контроль — великая вещь, товарищ Димов…

Нам принесли кофе, мы закурили.

— И теперь в подвале моего дома никто не живет. Я переселил студентов наверх, на чердачный этаж. Там столько света. А в подвале будем хранить всякое старье.

— Поздравляю вас! — в моем голосе прозвучало искреннее восхищение. — От души поздравляю.

— А я вас поздравляю за смелость! Не каждый решится поднять руку на сына  т о в а р и щ а  т а к о г о - т о!

Мы в один голос рассмеялись.

— Но я вас пригласил к себе совсем по другому поводу, дорогой товарищ Димов! Я узнал, что вы решили уйти из института электроники. Этот институт в моем ведении, и я не могу равнодушно пройти мимо этого события, не могу и не хочу. Понимаете?

— Какое там событие! Случай самый рядовой, — сказал я. — Каждый гражданин имеет право выбирать себе рабочее место по вкусу!

Ответственный товарищ махнул рукой.

— Я вызвал доктора Маринова, распорядился пригласить и Якима Давидова. Последний изложил свои аргументы: сказал, что не одобряет вашего поведения на симпозиуме в Париже и что ему надоело увлечение роботами и «искусственным мозгом».

— Как же я могу оставаться в институте при таком положении? — спросил я, с трудом сдерживая свой гнев.