еМарина кричит, но злобный голос перекрикивает ее, врываясь в уши:

– Стоять! Стоять! Стоять!! Шире ноги! Шире!!

И все смотрят, молча смотрят, и солнце бьет в глаза – желтое, нестерпимое, обжигающе-страстное, испепеляюще-святое, дурманяще-грозное…

Серая «волга» плавно затормозила, сверкнув приоткрытым треугольным стеклом. Марина открыла дверь, встретилась глазами с вопросительным лицом бодрого старичка.

– Метро Автозаводская…

– Садитесь, – кивнул он, улыбаясь и отворачиваясь.

Седенькая голова его по уши уходила в темно-коричневую брезентовую куртку.

Марина села, старичок хрустнул рычагом и помчался, поруливая левой морщинистой рукой. В замызганном салоне пахло бензином и искусственной кожей.

Машину сильно качало, сиденье скрипело, подбрасывая Марину.

– Вам само метро нужно? – спросил старичок, откидываясь назад и вытаскивая сигареты из кармана куртки.

– Да. Недалеко от метро…

– Как поедем? По кольцу?

– Как угодно… – Марина раскрыла сумочку, отколупнула ногтем крышку пудренницы, поймала в зеркальный кругляшок свое раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо.

– Хорошая погодка сегодня, – улыбнулся старичок, поглядывая на нее.

–Да…

– Утром солнышко прямо загляденье.

– Угу… – она спрятала пудренницу.

– Вы любите солнечную погоду?

–Да.

– А лето любите? – еще шире заулыбался он, все чаще оглядываясь.

– Люблю.

– А загород любите ездить? На природу?

– Люблю, – вздохнула Марина, – Охуительно.

Он дернулся, словно к его желтому уху поднесли электроды, голова сильней погрузилась в куртку:

– А… это… вам… – по кольцу?

– По кольцу, по кольцу… – устало вздохнула Марина, брезгливо разглядывая шофера – старого и беспомощного, жалкого и суетливого в своей убого-ущербной похотливости…

Дядя Володя еще несколько раз приезжал к ним, оставаясь на ночь и она снова все видела, засыпая только под утро.

В эти ночи ей снились яркие цветные сны, в которых ее трогали между ног громко орущие ватаги ребят и девочек, а она, оцепенев от страха и стыда, плакала навзрыд. Иногда сны были сложнее, – она видела взрослых, подсматривала за ними, когда они мылись в просторных, залитых светом ваннах, они смеялись, раздвигая ноги и показывая друг другу что-то черное и мокрое. Потом они, заметив ее, с криками выскакивали из воды, гонялись, ловили, привязывали к кровати и, сладко посмеиваясь, били широкими ремнями. Ремни свистели, взрослые смеялись, изредка трогая Марину между ног, она плакала от мучительной сладости и бесстыдства.

Однажды, после бессонной ночи она сидела в туалете и услыхала утренний разговор соседок на кухне.

– Дядя… дядя Володя… – яростно шептала Таисия Петровна Зворыкиной, – Ты б послушала что ночью у них на террасе творится! Заснуть невозможно!

– А что, слышно все? – спросила та, громко мешая кашу.

– Конешно! Месит ее, как тесто, прям трещит все!

– Ха. ха, ха! Ничего себе…

– Муж уехал, а она ебаря привела. Вот теперя как…

Марина ковыряла пальцем облупленную дверь, жадно вслушиваясь в новые слова. Ебарь, сука, блядище – это были незнакомые тайные заклинания, такие же притягательные, как новые сны, как скрип и стоны в темноте.

Мать не менялась после приездов дяди Володи, только синяки под глазами и припухшие губы выдавали ночную тайну, а все привычки оставались прежними.