– Да отчего же вы так убеждены, что все члены парламента живут только "правом" и "эгоизмом"? – и искренним изумлением спросил Сергей Леонидович. – Ведь и у них есть этика, ведь и они христиане, и у них есть религия.

– Да, конечно. Но, как и для большинства, эти стеснительные правила нисколько для них не обязательны. Ах, да что говорить? Senatores boni viri, senates mala bestia (Сенаторы – добрые мужи, сенат – злое животное). Где ещё взять нам этику, когда религиозность русского народа оказалась крайне беспочвенной, слабой? Она не выдерживает и напора той глупой интеллигенции, которая на неё давит. Это грустно и неожиданно, однако, вдумавшись, нетрудно увидеть причину: это чисто внешняя религиозность народа, наподобие итальянской, которая держится на обрядности, не связанной органически с этикой. Чем ещё можно объяснить распространение у нас раскольнических течений? Именно тем, что они дают ответ на этические запросы человеческой души, чего наша церковь не делает. Вот же сам ты только что печаловался о том, как празднуют у вас Спас.

– Эх, да везде же так, – возразил Сергей Леонидович. – Что уж тут убиваться.

Но Ремизов, донельзя возбужденный неслыханным политическим событием, как будто не замечал своего гостя и продолжал говорить словно бы сам с собой.

– Конечно, крестьянство ещё крепко, но под него начнут подводить мины революционеры путём возбуждения аграрного вопроса. Дума поставит этот вопрос одним из первых, а сумеет ли правительство отвести этот удар?

Сергей Леонидович смотрел на его круглые коленки и размышлял о том поверье, что такая форма коленок присуща людям с добрым сердцем, потом перевел взгляд на свои и даже украдкой ощупал их, но относительно себя так ничего и не решил.

– В последний раз я так и заявил нашим записным парламентаристам: мы далеки видеть в губернских земских собраниях нечто вроде представительства страны и считать их решения лучшим выражением народных взглядов, однако невозможно отрицать, что за отсутствием других органов, более авторитетных, земские собрания имеют право на некоторое внимание… Серёжа, – остановил вдруг себя старик, видимо, спохватившись и щадя чувства Сергея Леонидовича, – я искренне сочувствую твоему брату. Один Бог знает, что у него на душе.

Но Савиньи говорит, что юридическое правило возникает из общего правосознания или из непосредственного убеждения в его истине и в присущей ему помимо внешней санкции обязательной силе, и можно поэтому с уверенностью сказать, что каждый закон имеет в себе элементы прошлого. Эти-то элементы и приводят нас в отдалённое прошлое, о котором зачастую не сохранилось никаких письменных свидетельств, и дают нам понятие о мирочувствовании наших далёких предков и тех правил, которых они держались.

Наиболее древние из книг, содержащие в себе священные законы, бросают мало света на самое его происхождение. Какая-нибудь система обрядовых действий, какие-нибудь обычаи и обыкновения должны были иметь место и до времени его появления, замечает Мэн. Представляя нам русские племена, летописец наш говорит: "си же творяху обычаи кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще само собе закон", он только хочет сказать, что "имяху бо и обычаи свои, и закон отец своих и преданья (то есть уставы), кождо свой нрав".

Все без исключения дошедшия до нас системы писанного законодательства понуждают говорить с непреложностью о существовании религиозно-правовой системы взглядов древнего общества. Несомненно также, что все они опирались на обычай. "Истинное значение права можно правильно понять лишь в том случае, – пишет Йеллинек, – если иметь в виду, что общество – первее цивилизованного индивидуума. Изучение истории показывает, что самостоятельная ценность индивидуальности есть величина, обусловленная общим культурным положением народа, о которой так же нельзя высказать нечто абсолютное, как о каком-либо факте исторического характера.