|
Пашок с трудом понимал Вячеслава, Вячеславу было его жалко, и он с высоты своих лет и образования легко потрясал его удивительно наивные, а порой совершенно дикие представления о жизни, но при этом в нём была цельность, неколебимость главного, какой-то стержень чувства, который был ближе к жизни, правдоподобней досужих рассуждений, чего не находил Вячеслав в себе. И тогда, помнится, Вячеслав ощутил свою вину за поломанную судьбу этого Пашка. А сейчас, стоя у выхода метрополитена, он вгляделся в обтекавшую его толпу и словно бы увидел её впервые, впервые с пресловутых девяностых годов. Опустившиеся, лица, махнувшие на себя рукой. Среди этих людей не хотелось быть, среди них возникало беспокойство и ощущение нечистоплотности. И глубина падения стала ему ясна. Он не столько недоумевал, сколько пенял на себя, отчего так поздно пришло это понимание. Человек в благополучии обычно мало обращает внимания на страдания ближних. Это благополучие как бы затмевает его внутренний взор и ослабляет способность к состраданию, если, конечно, он вообще обладает ими.
Раньше, в дни благополучия, Вячеслав имел привычку слушать радиостанцию "Бизнес-FM". Двадцать четыре часа в сутки ведущие радиостанции бодрыми, приподнятыми голосами сообщали новости, которые, главным образом, состояли из слияний, поглощений, крупных приобретений и инвестиций, биржевых индексов, курсов валют, всевозможных рейтингов, и оттого создавалось ложное впечатление, что мир состоит из удачливых предпринимателей, которые уверенно шагают по планете, шутя перешагивая границы, и экспертов, которые давно и непреложно решили для себя, что в мире интересней и важней всего. Сейчас же он, как и его отец, оказался по ту сторону бодрого голоса ведущего, и многие вещи стали видны гораздо лучше. Думал он и о Наташе, о том, что может ждать её в родной стране, где почти любое жизненное благополучие было почти полностью поставлено в зависимость от лояльности к правящей власти, которая уже недвусмысленно давала понять, что смены ей ждать не приходится. Одна только мысль, что его ребенок, может быть, вынужден будет покинуть родину и жить за границей, вызывала в нём обиду и душевную боль. "Московские колокольчики" открывали второе отделение. В программе значилась "Колядка девчат" из оперы Римского-Корсакова "Ночь перед Рождеством", "Закат солнца" Моцарта и "Песня красных следопытов" Пахмутовой на слова Добронравова. Наташа была девочка высокая и стояла на самой верхней подмостке в последнем ряду. Вячеслав наблюдал, как она переговаривается с подругами, смеётся чему-то, но вот на сцене появился хормейстер, разговоры смолкли, и дети впились в него глазами. Чувствовалось, что они верят в то, что поют. Они не мечтали ещё стать менеджерами и медиаторами, им действительно хотелось на остров Подвига, на берег Мужества, на мыс Героев, они в самом деле вполне допускали, что скоро и впрямь пройдут по дальним планетам, ещё не подозревая о той подлой, мерзкой жизни, которую уготовили им взрослые за пределами этих стен. И от вида этих маленьких существ, своим порядком, своим здравомыслием, согласием, стремлением к разуму и красоте как будто укоряющих этих лукавых взрослых, у Вячеслава сжалось сердце… В фойе он увидел свою жену, теперь уже бывшую, мать Наташи. Перебросившись несколькими дежурными фразами, они попрощались. Вячеслав зашёл в метро. В вагоне поверх рекламы автомобилей «Фольксваген» была наклеена охранительная листовка: "Не бунтуйте, господа! Не ходите никуда. Придет серенький волчок и "начешет" вам бочок". Под сереньким волчком, очевидно, должно было понимать серую форму полиции. Когда вышел из метро на станции "Сходненская", обнаружил гуртом стоящих среднеазиатских рабочих. В руках они держали плакаты, на которых было написано: "Мы за Путена! Кто не за Путена тот не русский". Мимо в обе стороны шагали безучастные люди, не обращая на пикет никакого внимания, и только один мужчина пенсионного возраста остановился, подобно Вячеславу, и, придерживая очки, внимательно изучал предложенный контент. |
