— Ребята, ведите себя прилично! — одернула их хорошенькая девушка в норковой шубке, накинутой на плечи.

— Ляля Бо! — шепнул Добродеев на ухо Монаху, расплываясь в улыбке. — Инженю!

— Объясняю еще раз! — повысил голос Вербицкий. — Господин Монахов проведет…

— …сеанс одновременной игры в великого детектива Ниро Вульфа! — заявил неугомонный с бородой.

Артисты снова захихикали. Виталий Вербицкий поднял руку, призывая к порядку.

— Позвольте мне, — сказал Монах, выступая вперед.

Он уселся на край сцены напротив аудитории, поставил рядом торбу из «Магнолии».

— А что у вас в сумочке? — спросил тощий в зеленом свитере. — Орудия пытки?

— Сейчас расскажу, — сказал благодушно Монах.

— Кто вы вообще такой? — пискнул кто-то из глубины зала.

— Меня зовут Олег Монахов…

— Христофорович ваш псевдоним?

— Нет, Христофором звали его папу!

— А фамилия Колумб?

Монах рассматривал зал, сохраняя на лице самое благодушное выражение. Шумок постепенно стих, записные шутники исчерпались; напоследок Ляля Бо восторженно выдохнула:

— Держит паузу!

Монах сунул руку в торбу. Тишина наступила такая, что стало слышно, как тонко, по-комариному, звенит крайний от сцены светильник. Монах подумал, что светильник точно так звенел и в прошлый раз…

Взгляды всех были прикованы к торбе в его руках. Монах не торопясь, вытащил из торбы литровую бутыль «Абсолюта» и пакет с пластиковыми стаканчиками.

— Ни фига себе! Водяра! — восхитился тощий в зеленом свитере.

— Заряжать будет!

Монах поднялся, расчесал бороду пятерней и сказал негромко:

— Господа, я хочу помянуть вашего собрата, замечательного артиста, прекрасного человека и верного друга Петра Звягильского. Я не имел чести знать его лично, но много о нем слышал. Трагическая его смерть загадочна, мистична, если хотите, и ни у кого нет точного ответа на вопрос, что это было.

— Самовозгорание! Я читал! — выкрикнул Арик.

— Возможно, господа, возможно. Но ведь возможно и другое…

— Что?

— А вот об этом мы с вами поговорим после… — Монах кивнул на бутылку. Неторопливо распечатал пластиковые стаканчики, свинтил пробку на бутылке и сказал: — Прошу вас, господа!

Захлопали сиденья, народ стал подтягиваться к сцене.

— Правильный чувак, — прошептал Вербицкий сидевшему рядом Леше Добродееву. — Как он их уделал!

— А то! — отозвался Добродеев, поднимаясь. — Ты его еще не знаешь, он настоящий волхв. Пошли, примем за упокой Пети.

Вербицкий несколько удивился, но отнес «волхва» за счет излишней эмоциональности журналиста. Он и сам часто ляпал несусветное ради красного словца, и ляпы его не лезли ни в какие ворота. Но, не поверив, тем не менее стал присматриваться к Монаху.

Они подошли к сцене, и Монах протянул им стаканчики с водкой.

— Мир праху твоему, Петя! — сказал Вербицкий, задрав голову к потолку. — Ты был нашим товарищем, ты был лицедеем, ты привык к сцене и славе, ты жил в пестром мире балагана. И смерть твоя была такой же яркой и балаганной, как и жизнь — в свете софитов, на публике… о чем еще может мечтать артист? Мы не забудем тебя, Петя! И ты нас не забывай, прилетай в гости. За Петю Звягильского!

— Господа, а теперь к делу! — начал Монах, когда поминальная церемония завершилась.