– Во сне происходит и не такое… Но расскажите подробнее!

– В том-то и дело, что не во сне! – крикнул она. – Точнее, сначала во сне… А потом… А потом мне показалось, что… Что и наяву! Ведь может же такое быть, что я страдаю лунатизмом и, сама того не ведая, во сне брожу и… и убиваю людей?

– Отличная идея для второразрядного голливудского триллера! – сказала Дмитрий Иннокентьевич. – Но повторюсь: подобные состояние и их нарушения – не мой конек.

Ева вдруг наклонилась к нему, обхватила его ладони своими руками и прошептала:

– Понимаете, я не могу никому доверять!

Доктор знал, что должен был пресечь подобные действия с ее стороны, но ведь никто не узнает! А ведь на ее месте могла быть Женя…

О, если бы на ее месте была Женя – сидела бы сейчас напротив него и прижимала к себе его руки…

– Но ведь и мне, получается, тоже? Потому что я – часть «всех»! – произнес Дмитрий Иннокентьевич, выказывая остаточные знания университетского курса логики.

– Вы – другой! – произнесла с убеждением Ева. – Да, вы другой! Вы мне поможете!

Потом, вдруг наверняка поняв, что уж слишком долго сжимает его руки, она отпрянула, закинула ногу на ногу и произнесла:

– Понимаете, эти сны… Я путаю сны и реальность. И мне кажется, что сон – это реальность, а реальность – это сон! И так со мной в последнее время часто! Но не это страшно… Страшно, что я убиваю людей! Во сне… Кровь, везде кровь… И потом, черепахи…

– Черепахи? – переспросил доктор, но пациентка его словно и не слышала, продолжая:

– Сначала это были незнакомые люди. Точнее, может, и знакомые, но я не видела их лица. А вот недавно я увидела лицо того, кому перерезала ножом горло. Это был он!

– Кто? – спросил доктор, чувствуя, что в горле у него пересохло. Уж как-то слишком жутко и обыденно вела Ева речь о страшных, небывалых вещах.

– Он! – повторила женщина, словно не слыша его. – Он! Да, я знаю, что ненавижу его. Хотя одновременно и люблю… Но все-таки больше ненавижу, чем люблю. О, это нельзя объяснить, это надо чувствовать!

Как же она права! Многое нельзя передать словами – можно только облечь в чувства. Ведь как он бы мог объяснить, что значит для него смерть Жени? Это надо пережить, это надо прочувствовать…

Хотя он отдал бы все что угодно, лишь бы не переживать и не прочувствовать.

Все что угодно…

– Да, я увидела, что это его лицо! А потом… Потом вдруг все исчезло. Я поняла, что это был сон… И что он рядом со мной, в кровати, что еще ночь… А в руках у меня… В руках у меня нож!

Доктор вздрогнул, а Ева прошептала:

– Причем нож особый… Не какой-то столовый… А охотничий… У нас такого никогда и не было! Потому что он охотой не увлекается… на животных во всяком случае. Бизнес – его страсть! И вдруг у меня в руках нож! Точнее, все тело болит, как будто я бегала часами. Рука под подушкой, сжимает рукоятку этого дрянного ножа!

Женщина смолкла, а потом сказала:

– И знаете, я ведь его выбросила! Поехала в центр, велела Игорю остановиться на набережной, вынула завернутый в свой шарфик нож и швырнула его в Москву-реку. Но ведь это не прекратилось! Только ухудшилось! Потому что потом эти сны… И я, придя в себя, вдруг поняла, что стою в ванной, течет вода, а в нашем малахитовом рукомойнике лежит нож. Тот самый, который я выбросила в реку! И он весь в крови, и весь рукомойник в крови, и я вся в крови…

– Это наверняка был сон! – выдавил из себя Чегодаев, а Ева схватила сумочку, распахнула ее и вынула из нее нечто, завернутое в прозрачный пластиковый пакет.