В восемь лет Кодя казалась двенадцатилетней. Сильная, рослая девочка не признавала длинных волос, локонов и причесок и умоляла отца стричь ее под гребенку, как мальчугана.

В зимнее время Кодя жила в Ялте, училась с внучатами папиного друга и с нетерпением ждала весны, чтобы снова вместе с отцом уйти в рейс на пароходе.

Но пришла весна и принесла несчастье бедной, маленькой Коде. Однажды в ненастную бурную ночь волны кинули на подводную скалу пароход Кодиного отца. Пароход пошел ко дну. Вся команда спаслась, все до единого, кроме капитана.

Когда Коде осторожно сказали про это, девочка не пролила ни единой слезы. Она только до крови закусила губы и побледнела так, что окружающим стало страшно за нее. Все следующие дни она молчала. Ходила на берегу, смотрела на море и молчала… Боялись, что она помешается от горя, старались развлекать ее — ничто не помогало. Наконец решили послать ее в "Лесное убежище", начальница которого была хорошо знакома с другом Кодиного папы. Надеялись, что в убежище, среди девочек, на новом месте, с новыми впечатлениями Кодя скорее забудет свое горе.

Через месяц-другой после гибели отца Кодя оправилась. Снова зазвенел ее голосок, снова лазила она но деревьям, заменявшим ей мачты, каталась в лодке, собирала ракушки и ловила крабов на морском берегу.

— Какая бесчувственная девочка, — говорили про нее окружающие, — как скоро она забыла своего отца! Смотрите, она совсем не грустит о нем и не плачет!

Ах, как это было несправедливо!

Кодя горячо любила своего дорогого папочку, думала о нем постоянно, когда оставалась одна! Но плакать она не умела. Кодя была закаленным маленьким юнгой, готовым стойко принять все превратности судьбы. Разве она была виновата в этом?

Летняя ночь смотрела в окна.

Кодя выдвинула ящик стоявшего близ кровати комода, куда с вечера Марья Андреевна приказала ей уложить вещи, и вынула из него пакет, завернутый в чистую тряпочку. Быстрыми, ловкими пальцами Кодя развернула пакет. Это была фотография отца, вставленная в скромную кипарисовую раму.

Кодя долго всматривалась в лицо, изображенное на портрете.

— Папочка, — прошептала девочка, — дорогой мой, ненаглядный! Видишь ли ты сейчас твою Кодю? Чувствуешь ли ты, как твой маленький юнга тоскует по тебе? Милый папочка, незабвенный дружочек мой! Твоя Кодя уехала далеко от твоей могилы — большого синего моря, спрятавшего тебя навсегда… Я теперь, папочка, в «Убежище», где много слабеньких, хрупких и болезненных девочек, которые совсем-совсем непохожи на твою сильную Кодю… Мне стало смешно и грустно, когда я увидела их сегодня всех… Еще бы! Они боятся ходить босиком, чтобы не простудиться, не бегают, чтобы не устать, кушают белый хлеб, чтобы черным не отягощать желудок! Не то, что твоя Кодя, папочка, не признававшая простуды, усталости и уплетавшая с удовольствием черный хлеб с солью… Все здесь смотрят на меня, точно я бенгальский тигр, а не девочка, приехавшая с моря… Ах, папочка, твоей Коде будет очень скучно с ними! Твой маленький юнга умрет здесь с тоски или превратится в такую же недотрогу-девочку, как и все остальные…

Кодя завернула и спрятала портрет в ящик комода, потом выглянула в окно.

Заря еще не появлялась, но край неба уже чуть порозовел.

Внизу, в столовой, часы пробили три удара. Им откликнулись те, что висели в классной. Раз! Два! Три!

Кодя сидела на подоконнике, болтала ногами и, глядя на часы, думала:

"Три часа только… Как далеко еще до утра! И какая ужасная мертвая тишина!.. Можно умереть с тоски. Что бы сделать такое, чтобы скорее настало утро?"

Кодя задумывается на минуту. Есть прекрасный план! Следует во что бы то ни стало привести его в исполнение!

Босая, в одной сорочке, Кодя соскакивает с окна, крадется мимо двух рядов кроваток, потом бочком мимо большой, поставленной у самой печки, кровати няни Ненилушки и выскакивает за дверь.