Сами по себе морские ежи дорогим деликатесом не считались, но среди гурманов ценились особые способы их приготовления, а главное — количество специй и приправ в блюде. Таких искусно приготовленных моллюсков он, конечно, пробовал, но давно — еще в детстве, и вкус их успел уже забыть. И Агриппина, и даже Ливия, ели подчеркнуто простую и скромную еду, как и положено добродетельным римским матронам, подающим пример всему остальному Риму. А его бабка Антония была к тому же еще и страшно скупа, чтобы баловать домашних такими изысканными деликатесами. Она уже дошла до того, что лично собирала свечные огарки, чтобы заново сделать из них свечи, и за деньги продавала помои крестьянам, откармливающим свиней.
Поэтому Гаю сейчас не оставалось ничего другого, как ответить наугад:
— Пожалуй, в сладком вине вкуснее…
— Вот и я так думаю. Попробуй же скорее этих чудесных ежей, мой юный друг!
Не давая Калигуле опомниться, Сеян велел рабу положить на его блюдо нескольких моллюсков, а сам, тем временем, налил ему вина в высокий золотой кубок. Пришлось Гаю в ответ произнести пышную заздравную речь, прославляя гостеприимного и щедрого хозяина дома. Гости внимали юноше с подчеркнутым одобрением: кто-то согласно кивал головой в такт его высокопарным льстивым словам, а некоторые — якобы от избытка эмоций — даже восклицали вполголоса, но так чтобы Сеян непременно их услышал: «Как же правильно сказано…!» В общем, речь Калигуле вполне удалась, и сам хозяин остался доволен неприкрытой лестью Гая.
А вот вкус у деликатеса оказался довольно странным — повар Сеяна явно переборщил с восточными специями и с травами. Калигула, непривычный к их избытку в еде, поспешил запить мясо моллюска несколькими глотками разбавленного вина, чтобы перебить жгучую остроту перца. В голове его невольно мелькнула мысль, что этим густым пряным вкусом можно перебить любой яд, добавленный гостю в еду. Не таким ли коварным и простым способом отравили когда-то в Сирии его отца Германика…?
Отдышавшись и оглядевшись вокруг, Гай заметил, что столы в зале буквально ломятся от яств, но рабы все заносят и заносят в зал новые блюда, заменяя ими уже опустевшие. И каждое новое блюдо выглядело произведением искусства, заставляя гостей восторженно ахать. Свежайшие устрицы, разные виды рыб, включая мурену с Сицилии, усача и черную нильскую тилапию, прочие дары моря — Калигула уже и со счета сбился, сколько новых блюд рабы внесли только на его глазах, а ведь это только начало торжества — впереди еще целый вечер… Казалось, Сеян задался целью затмить пиры самого эпикурейца Лукулла, и мудрено ли, что гости восхваляли щедрость претора на все лады.
Вот помощники повара вынесли в зал на большом подносе несколько больших рыбин краснобородки. Народ восхищенно заохал. Еще бы! Такие крупные рыбины, называемые «муллами», оплачивались серебром, равным им по весу, и сейчас на этом подносе перед гостями лежало целое состояние. Но главным был не вкус краснобородки, хотя и он тоже, а воспетое Цицероном и Сенекой ее «in articulo mortis» — красивое «умирание в агонии», когда в борьбе со смертью она приобретает «пурпурный окрас, переходящий в общую бледность…». И сейчас гости с жадным вниманием наблюдали, как на чешуе хватающих ртом воздух рыбин, постепенно проступают те самые пятна пурпурного цвета.
Невзирая на строгий закон, запрещающий мужчинам римлянам носить одежды из шелка, сегодняшние гости Сеяна через одного были наряжены в яркие шелковые туники. И словно этого было недостаточно, по шелку зачастую еще и шла вышивка золотой нитью. А уж от золотых украшений на приглашенных, просто рябило в глазах. Калигула в своей юношеской тоге, конечно, выглядел на их фоне бедным родственником. Что впрочем, не было далеко от истины — они с сестрой находились на полном содержании бабки Антонии и их придурковатого дяди Клавдия. |