Зигмунд Фрейд признавал за настоящим писателем психоаналитические способности и нередко черпал материал для своих изысканий из литературных произведений, где видел две ипостаси содержания - очевидное, лежащее на поверхности, и более глубинное, воспринимаемое посредством психоанализа. В начале века уже известный в ту пору ученый из Вены направил письмо писателю Артуру Шницлеру, в котором отмечал совпадение их взглядов на некоторые проблемы психологии и эротики, не скрывая удивления по поводу того, как литератору удалось прийти к знаниям, ставшим достоянием психиатра благодаря кропотливым исследованиям. Позднее Фрейд исповедовался Шницлеру, объясняя, почему не хотел встречи с ним: из страха увидеть своего "двойника", который достиг того же, чего и он сам, но исключительно с помощью интуиции и тончайшей чувствительности.

Как тут не вспомнить и Фолкнера. Он сравнивал истину, открыть которую стремится писатель, с длинной четкой прямой; по одну ее сторону - черное пространство, а по другую - белое. Однако в наше время, кажется, эта прямая превратилась в угол или точку зрения, не имеющую ничего общего не только с истиной, но даже с простым жизненным фактом. Истина стала зависимой от умения сбить с толку. Возможно, поэтому интрига мысли в моей книге меня привлекает больше событийной, сильнее притягивают новое восприятие человеческих отношений, глубина духовного мира людей. А какое иное чувство может быть радостнее ощущения разгаданной тайны! Творческий процесс я сравниваю с чувственной, ненасытной, ошалело страстной любовью.

Есть, полагаю, два рода писательского труда, и между ними - бездна: естественный, от Бога, когда автор стремится уяснить свои собственные мысли и сделать их понятными для читателя, и неестественный, как бы от дьявола, когда не волнует истина, ибо тут важнее "трюкачить" словами, выставляя себя носителем идей для избранных и ссылаясь на противоречивость, абсурдность самой жизни. Да, жизнь во многом абсурдна, что заставляет и меня создавать микромодели всеобщего хаоса, чередовать реалистический стиль с сюрреалистическим пародированием кошмаров вселенского балагана. Мне хочется осмыслить происходящее, и я стараюсь быть верен реальности.

Любой известный литератор, дабы не прослыть дилетантом, должен хоть что-то написать о России, составить ее очередной гороскоп. Не отваживаясь браться за эту задачу, скажу лишь: русским всегда тесно в рамках устоявшегося порядка, хочется воспарить в небеса со своими мечтами, переустроить все мироздание - и сразу. Они склонны либо к идеализации народа, либо к ниспровержению его в бездны зла и порока. Думается, однако, что народ в действительности всегда был и жертвой зла и его опорой. В чем, как не в этом, разгадка феномена Сталина. Он и люди его окружения обращались не к низменному в человеческой натуре, а к идеалам революции, принципам справедливости, и народ благословлял этих деятелей, не ведая, что они одержимы жаждой власти. Да, у Сталина были свои заслуги, но он страдал одним весьма существенным недостатком - был палачом, для которого жизнь человека ничего не стоила.

Не могу не согласиться с Достоевским: нравственность не всегда определяется верностью человека своим убеждениям. Преклоняюсь перед даром этого писателя, его умением раскрыть духовный мир человека, показать шаткость границы между добром и злом, стихией души и силой рассудка. Стиль его романов лишен блеска, но это с лихвой возмещается глубоким проникновением в природу людскую, позволяющим обнаружить в одном индивиде убийцу и судью, эгоиста и альтруиста, властолюбца и покорного раба, садиста и мазохиста.

Уолт Уитмен и Федор Достоевский. Сравнивая этих гигантов мысли, прихожу к выводу, как они близки, будучи такими далекими друг от друга. И не потому, что один был поэтом, а другой - романистом. В моем представлении, Уитмена можно назвать "великим демократом", Дос-тоевский же в эту категорию вписывается с трудом.