Томми засмеялся.
— Я думаю, что старик ничего мне не оставил.
Он ничего еще не слыхал о завещании.
— Боюсь, что нет, — сказал Квистус. — Вы разве надеялись?
— О, Боже, нет! — чистосердечно рассмеялся Томми.
— Тем безумнее — вы, и ужаснее старик, — перебила Клементина.
Наступило молчание. Квистус, не чувствуя желания защитить умершего родственника, ничего не возразил. Клементина, вынув из кармана юбки смятую бумагу (у нее в юбке были карманы) и пачку табаку «Мэрилэнд», свернула папиросу.
— Вы знаете, что я была у вас, и не была принята?
— Хорошо тренированные слуги, — сказал Квистус, — не смели ослушаться данного им приказания.
— Вы могли придумать что-нибудь более вежливое, — отпарировала она.
— Я с удовольствием повторю — если вы продиктуете мне формулу вежливости, — возразил Квистус.
— Боже милосердный, — воскликнула Клементина, от изумления забывая о папиросе. — Где вы научились так разговаривать?
— Положите мне немного меду на язык, и я буду так же медоточив, как те лицемеры, которые тают от любви к людям.
Их глаза встретились. Клементина сморщила физиономию и уставилась на него. Она что-то увидела в этих бледно-голубых глазах кроткого, мягкого мужчины, портрет которого она писала. Она состроила немного смутившую его гримасу и издала тот странный звук, который означал у нее смех.
— Удивляюсь, как я после всего этого вас все-таки написала.
— Конечно, вы написали его, — вознегодовал Томми, — это ваше законнейшее произведение.
— Антропологическое общество нашло его вполне удовлетворительным, — уклончиво сказал Квистус.
— Очень польщена, — поблагодарила Клементина.
Встревоженный пикировкой Томми попробовал переменить тему.
— Клементина, вы не рассказали ему о письме, которое получили из Шанхая.
— Шанхая? — повторил Квистус.
— Да, от Вилля Хаммерслэя, — смягчилась Клементина, — у него очень плохое здоровье и он надеется через год быть здесь. Я думала, что вы имеете что-нибудь от него.
Квистус покачал головой. Он не мог сразу заставить себя говорить. Неожиданное напоминание этого ненавистного имени поразило его, как громом.
— Я никогда не предполагал, что вы такие друзья, — выговорил он наконец.
— Он помогал мне в моих горестях.
Квистус просунул руку между воротником и шеей, как бы желая освободиться от сжимающих ее пальцев. Его собственный голос казался ему хриплым и далеким.
— Он с вами был откровенен?
— Я думаю, — просто ответила Клементина.
Это прозвучало для его расстроенного ума как признание в сообщничестве. Он с трудом сдержался и повернул лицо так, чтобы она не заметила ненависти и гнева в его глазах. Она также действовала против него. Она также принимала его за слепого дурака. И она также, поклялся он себе, пострадает в погроме, который он устроит всему человечеству.
Как во сне, слышал он ее голос, пересказывающий полученное ею письмо. Хаммерслэй был жертвой желтой лихорадки. Один раз он уже чуть не умер; он поправился теперь, но окончательно излечить его может только родина. Он составил себе в Шанхае достаточное состояние, чтобы уехать. Теперь, вернувшись в Англию, он больше никогда ее не покинет…
— Две или три страницы он посвятил описанию мая в Англии — свежая зелень на тропинках, тенистые лужайки, старые, серые церкви, выглядывающие из-за деревьев, страна, испещренная зеленеющими холмами и долинами, здесь и там несущиеся звуки рожков, — вот его слова. |