— Я уже извинялся, — пробормотал Биллитер.

— Дорогой мой, — остановил Квистус, протягивая свою длинную тонкую руку. — Это последнее, что я от вас требую. В этом лживом, двуличном мире ни один человек не должен стыдиться открыто показать свою душу. Нет, джентльмены, я собрал вас не для того, чтобы оскорблять, но потому, что нуждаюсь в ваших советах и услугах, за которые я надеюсь с вами рассчитаться.

Оживление показалось на всех трех лицах. Магическим оказалось слово «рассчитаться». Оно означало деньги, а деньги означали пищу и питье, преимущественно алкоголь.

— Я знаю, что и друзья мои согласятся со мной, — заявил Хьюкаби, — если я скажу, что наши сердца всегда к вашим услугам.

— Сердце, — возразил Квистус, — совсем не сентиментальный громоотвод, а только физиологический орган. В вашем смысле сердец не существует. Вы так же хорошо, как и я, дорогой мой, знаете, что на свете не существует таких вещей, как верность, честь и любовь. Самолюбие и себялюбие — единственные критерии поведения. Руководимые пустой традицией, мы стараемся не видеть окружающего зла и смотрим на все через цветные стекла благоволения.

Не потерявшие еще окончательно остатки разума Хьюкаби и Вандермер изумленно уставились на своего когда-то добродушного кроткого хозяина. Они были в недоумении, принять ли его слова как иронию или как установившийся взгляд. Но иронической нотки нельзя было уловить. Квистус говорил тем уверенным тоном, каким он рассуждал на диссертации о долихоцефалических черепах, найденных в Йоркшире. Он был хозяином положения, имея неопровержимые факты. Поэтому удивленные Хьюкаби и Вандермер вопросительно уставились на него. Биллитер, на которого вино уже оказало свое действие, потерял нить философского рассуждения своего патрона.

— Настало время, — продолжал Квистус, закуривая сигару, — настало время быть нам четверым откровенными друг с другом. До сегодняшнего дня я был рабом оптического обмана традиции. Но обстоятельства открыли мне глаза и сделали меня человеком без предрассудков.

— Прошу помнить, что я был членом… — начал Хьюкаби.

— Я — из хорошей семьи, — перебил, уразумевший последнюю фразу Биллитер.

— Да, да, — перебил их Квистус. — Я знаю. Потому-то мне и желательна ваша помощь. Я нуждаюсь в совете образованных, воспитанных людей. Какое-нибудь вульгарное преступление не годится для моих целей. Всех вас обманули люди. Также и меня. Вы сделались жертвой непостоянства фортуны. И я также. Вы ни к кому не имеете доверия, вы доказали это, приняв сторону обманувшего меня компаньона; вы не можете, повторяю, ни к кому иметь доверия. И я также. Вы — Измаилы, ваша рука поднята против всех. И — моя. Вы хотите быть отмщены. И — я. Ваша жизнь имеет целью скорее дурное, чем хорошее. Одним словом — вы не имеете предрассудков. Если вы признаете это, мы перейдем к делу. Если нет, мы с этого вечера расстанемся навсегда. Что вы на это скажете, джентльмены?

Биллитер коротко и резко рассмеялся, смотря на красное вино.

— Боюсь, что мы заблудились, — сказал он. — Во всяком случае, могу это сказать про себя.

— Человек не может прямо идти, когда его гонит нужда, потому что в конце прямой дороги — смерть, — горько добавил Вандермер.

— А вы что скажете, Хьюкаби?

— Я также несколько раз спотыкался.

— Хорошо, — сказал Квистус, — мы поняли друг друга.